Личность и Абсолют - Страница 186

Есть во всем этом и собственно лингвистическая сторона. В запрете на отождествление предикатов просматриваются, хотя и как бы на втором плане, контуры другого запрета, связанного с субъектно–предикативной структурой, — запрета уже не только на скрещение антонимов в глагольном, собственно грамматическом предикативном акте (как это было в случае запрета на суждения типа «покой движется» или «движение покоится»), но и на само размещение антонимов по соответствующим синтаксическим позициям (т. е. на тот принцип, который, по самому же Лосеву, действует не только в непосредственно языковых формах второго уровня предикации, но прежде всего и изначально в логосе). Этот второй план проступает потому, что «простая» в языковом отношении и свободная от глагольно–предикативных проблем «процедура» отождествления все же обязательно требует размещения антонимов по субъектной и предикативной позициям {покой есть движение, или наоборот) [1008].

Хотя были описаны лишь два лосевских запрета на предлагаемые языком возможности согласования антонимичных смыслов, но вследствие их достаточной репрезентативности можно все же предполагать, что в лосевской диалектике «в силе» остаются только именные сочетания антонимов по типу определения. Во всяком случае именно такого рода сочетания используются Лосевым в его финальных диалектических формулировках, как, например, в следующей: «Сущность есть 1) одно, единичность, стоящее выше определения и в этом смысле сверх–сущее; 2) проявляющее себя в эйдосе, который есть единичность подвижного покоя самотождественного различия…»  [1009]Можно говорить и о том, что аналогичная тенденция к преимущественному сочетанию в разного рода именные группы свойственна и всем другим, не только антонимичным, смыслам лосевских диалектических построений.

Впрочем, все отличия диалектики от «естественной» речи достаточно ожидаемы. Гораздо сложнее с точки зрения языковых форм отношения между эйдетической диалектикой и логосом, о чем вскользь уже говорилось выше. Различие диалектики и логики определяется различием дистанции между эйдосом или логосом и сущностью: лосевский эйдос «ближе» к сущности, более того—он посредствует между сущностью и логосом, будучи для последнего смысловым основанием. А что разрешено быку, не разрешено Юпитеру. Диалектические антонимы не могут вступать друг с другом в отношения субъекта и предиката потому, что они при этом теряют референцирующую связь с порождающим их эйдосом, в котором они равно непосредственно усматриваются. В логике же связь с референцируемым эйдосом обеспечена очередной взаимотрансформационной понятийной точкой: логос фактически оперирует не непосредственно предикатами эйдоса, а именами его смысловых частей, стремясь отразить их семантические взаимоотношения. Логос может попеременно рассматривать («ощупывать») эйдос то с точки зрения одной его смысловой части, то с точки зрения другой его части. Лосев описывал это различие как наличие для логоса (и отсутствие для эйдосов) необходимости, прежде чем получить возможность строить суждение, произвольно положить какой–либо один из нащупанных в эйдосе смыслов на фоне другого (человек на фоне дома или, наоборот, дом на фоне человека), только после чего, уже относительно этого положенного смысла, можно выстраивать последовательный смысловой ряд суждения. Эйдос же «положен» самим фактом своего усмотрения, он «синтаксически» почти неподвижен, будучи всегда в позиции референцируемого субъекта, отсюда и относительная «царская несвобода» диалектики в ее языковых операциях над самопредикатами эйдоса.

В логосе вследствие возможности попеременно «полагать» разные смыслы ситуация обратная: раздельно взятые смысловые «части» эйдоса могут здесь при смене «положенного» смысла безболезненно вступать в самые разнообразные языковые отношения, включая и отождествление, и даже предикативные акты. Существенно, однако, что ровно по той же причине логически взятые смыслы столь же безболезненно могут и выходить из этих отношений, будучи безразличны к ним. Финальной же точкой, в направлении к которой развивается свободно перемещающее свои смыслы по синтаксическим позициям, но безразличное к ним логическое суждение, является свертывание суждения в именную группу, в чем проявляется фундаментальная общность логоса и диалектики как элементов первого уровня лосевской теории предикации в отличие от «поведения» элементов ее второго уровня.

Эйдетика, логос и «естественная» речь. Эйдетическая диалектика и логос проецируют свойственные им формы согласования элементов саморазвивающегося смысла на второй уровень лосевской теории предикации—на ориентированную на чувственную сферу и ее ментальнообразные аналоги «естественную» речь. Будучи основанными, как мы видели выше, на разных формах согласования смыслов, диалектика и логика вносят при такой проекции каждая свой «вклад» в формирование синтаксической структуры языка. Если, однако, максимально обобщить и схематизировать развивавшуюся в этом направлении лосевскую мысль, то можно прийти к выводу, что специфика номинативного синтаксического строя, оцениваемого Лосевым как вершина развития языка, понималась им как синтез или, точнее, как результирующая проекция на язык одновременно и диалектических, и логических свойств саморазвивающегося смысла.

Что именно из состава конститутивных характеристик диалектики мыслилось Лосевым вошедшим в номинативный синтаксический строй языка? Понятно, что это не может быть грамматический акт предикации как таковой. Диалектические семантические структуры, будучи основаны на узрении цельного эйдоса, влияют, по Лосеву, на становление номинативного строя языка в том смысле, что именно они обеспечивают саму возможность появления номинативного мышления как прежде всего такого мышления, которое основано на «самотождестве А» (А как именно А). Такое «самотождественное А» удачно накладывается на позицию синтаксического субъекта и удерживает развитие любого усложненного по форме предложения «в берегах». Именительный падеж в позиции синтаксического субъекта отражает, таким образом, в языке, согласно лосевскому пониманию проблемы, диктуемую саморазвивающимся смыслом диалектическую необходимость мыслить любое А как именно это А. Будучи своего рода меональным слепком с самотождественного при всех текучих изменениях эйдоса, именительный падеж номинативного строя языка и связанная с ним синтаксическая позиция субъекта дают возможность развиваемому языковому смыслу не зависеть ни от него самого (фиксируя А как именно А, мы освобождаемся от зависимости от его содержания, в которую ранее впадал ум, не умея дистанцироваться от А), ни от его былой спутанности с другими объектами [1010]. Это—точка опоры номинативного строя языка и номинативного мышления, та необходимая точка, в которой предикаты, каковыми, напомним, являются по своему генезису, согласно лосевской позиции, все языковые явления и процессы, могут трансформироваться в смыслы, исполняющие функцию имен. Без такой «точки трансформации» язык был бы невозможен.

Однако и при наличии только отчетливо очерченных, раздельных и самотождественных смыслов–имен язык продолжал бы оставаться невозможным. Смыслы движутся, сопрягаются и разделяются, порождают новые смысловые структуры и т. д. Эти языковые процессы обеспечиваются, по Лосеву, благодаря проекции на язык форм согласования смыслов из сферы логоса, и прежде всего проекция самого принципа предикации, дающего толчок для формирования второго конститутивного момента номинативного строя предложения—цельного, семантически, грамматически и синтаксически «обработанного» и оформленного языком предикативного акта.

Язык, таким образом, смотрит, по Лосеву, вверх, а не под ноги, в сторону чистого смысла, а не на чувственный опыт. Идея ориентации «естественной» речи на фундирующие ее смысловые сферы эйдетики и логоса высказывалась и «поздним» Лосевым, в частности в той же статье о формировании номинативного строя языка: «…из бесконечного пучка суждений, зажатых в каждом данном суждении [1011], можно извлекать и самые разнообразные суждения, и самые разнообразные комбинации субъектов и предикатов для того, чтобы так или иначе понять его и так или иначе сообщить его другому» [1012]. Эта формулировка предполагает, что предложение «естественной речи» в его целом, включая и грамматический акт предикации, также должно пониматься в своем внутреннем существе лишь как предикат к некоему внеположному х, не поддающемуся прямому, минуя эйдетику и логос, воплощению в языке. Все смысловые процессы «естественной речи», притязающие на объективную смысловую значимость (всё психологическое, историческое, культурное, идеологическое, аксиологическое, мотивационное, стилистическое, и—зафиксируем предполагаемый конец этого долгого списка—конкретно–ситуативное, и конкретно–чувственное), являются при таком понимании только в той или иной степени меонизированными, а значит, в той или иной степени произвольными, вторичными; третичными и т. д. предикатами к тому, что лежит в эйдетической и логосной сферах.