Личность и Абсолют - Страница 185

Самопорождение смысла в диалектике (эйдетике). В отличие от сферы логоса в диалектике смыслы не «вложены» аналитически друг в друга и не соположены, а внеположны, появляясь и связываясь на поле феноменологического мышления по совершенно иным законам. Направленное на непосредственно данные, «картинно» мыслимые (умно–оптические) эйдосы, феноменологическое по установке диалектическое мышление непосредственно усматривает, согласно Лосеву, сущностные самопредикаты этих эйдосов, причем—второй характерный момент—эти непосредственно усмотренные самопредикаты оказываются не просто внеположными, но антиномичными. Поскольку же антиномичность—не отсутствие семантической связи, а ее особая разновидность, диалектика тоже предполагает систему порождающих и согласующих предикативные смыслы семантических «правил», но — иную, чем в логосе. В диалектике разрабатывается «логика противоречий», разрешаемых «синтезом», или—в лингвистическом контексте—семантика антиномий. Установление особых, антиномических по природе, смысловых связей между феноменологически усмотренными самопредикатами эйдосов и составляет предмет по–лосевски понимаемой диалектики.

Антиномика была в центре внутренних споров русского символизма, в том числе имяславия, во всяком случае в десятые годы—достаточно вспомнить дискуссии вокруг «Столпа…» П. А. Флоренского об онтологическом статусе антиномий: об их либо трансцендентной природе, либо свойственности сугубо «падшему» человеческому разуму. Лосев не только признавал за антиномиями онтологическую природу, понимая их как непосредственные антиномичные самопредикаты самой сущности, но именно в них видел своего рода источник того порождения и самодвижения смысла в человеческом уме, которое единственно способно реально отразить (референцировать») трансцендентные сферы и которое является тем самым основой для всех других семантических структур языка как такового. Естественная генетическая связь лосевской диалектики и диалектики вообще с антиномикой будет интересовать нас здесь именно и только с точки зрения семантических и языковых последствий или «отражений» этой связи. Проблема, следовательно, заключается в том, чтобы определить, какие именно смысловые и языковые формы, а также конкретные способы их согласования мыслятся Лосевым применимыми для адекватного выражения природных связей между антиномичными самопредикатами одного и того же эйдоса.

Неявленный эйдос, говорит Лосев, покоится в глубине явленного (т. е. явленного в сознании) и—непрестанно движется, являя его разные стороны. Сам эйдос не есть, по Лосеву, движение или покой, они именно его самопредикаты, а с позиции «из» диалектического мышления они суть предикаты к нему, между которыми и необходимо с помощью диалектики «выяснить смысловые отношения». Подчеркнем: именно отношения между предикатами, а не отношения между каждым из них в отдельности и эйдосом, так как последний тип отношений считается феноменологически непосредственно усматриваемым.

Оба антиномических смысла равно являются естественными самопредикатами эйдоса, но во всех ли отношениях они, по Лосеву, равны? Имеются некоторые основания предполагать, что Лосевым мыслились естественные непосредственно усматриваемые предикаты как бы первого и второго порядка.

Действительно, большинство лосевских диалектических конструкций строится по определенной парадигме. Сущность, говорит, например, Лосев, существует, есть, следовательно—она покоится [1003]. Покой, т. е. один из терминов будущей антиномичной пары, вводится, таким образом, первым в качестве первого предикативного смысла, непосредственно следующего за самим фактом феноменологического усмотрения «сущности». Но сущность, продолжает тут же Лосев, есть еще и нечто, некий живой смысл, который охватывает ее всю и объединяет. Отсюда делается вывод, что в сущности «кроме покоя есть еще и некое движение» [1004](выделено мною. — Л. Г.). Движение, таким образом, появляется в рассуждении вслед за покоем в качестве своего рода вторичного естественного самопредиката сущности.

Возможно, это выделение в лосевской диалектике первичных и вторичных анТиномичных предикатов и не имеет под собой достаточных оснований, однако в одном существенном в данном контексте отношении оно прослеживается практически во всех, насколько можно судить, лосевских диалектических построениях. Сколь бы ни были свободны и изменчивы в языковом отношении многочисленные лосевские диалектические формулы на одну и ту же тему с участием одних и тех же антиномических категорий, в них всегда только одна из этих антиномичных категорий, и именно та, которую предложено называть здесь предикатом первого порядка, занимает синтаксическую позицию определяемого слова, а другая (предикаадторого порядка) всегда помещается только в позицию слова определяющего. Так, везде есть «движущийся покой», но нет «покоящегося движения».

Какова в таком случае причина выбора того или иного компонента антиномичной пары в качестве предиката первого порядка? По всей видимости, Лосев выбирал в качестве предиката первого порядка, а значит, и в качестве будущего определяемого слова в именной группе диалектической дефиниции ту из антиномичных категорий, которая в большей степени содержит в своей семантике объективирующую образность, т. е. нечто аналогичное умозрительной цельности, которая прежде всего другого специфицирует для диалектического мышления эйдос как таковой, эйдос как именно эйдос (в отличие от лишенного умозрительной наглядности логоса).

Из того же примера с «движущимся покоем», построенного по сразу же узнаваемой, специфически лосевской модели сочетания антонимов, следует также и то, что основной и как бы «естественной» формой языкового согласования антиномических предикатов в диалектике является, по Лосеву, определение. К такому же заключению ведет и то обстоятельство, что на некоторые другие предлагаемые языком формы согласования, способные выступить в качестве как бы «конкурентов» определения, Лосев вводит почти прямой запрет.

Так, вводится запрет на глаголъно–предикативное сочетание антонимов. Содержащее этот запрет рассуждение строится внутри системы доказательств различия между сущим и тождественным. «Сущее и тождественное, — пишет Лосев, — не есть одно и то же еще и потому, что покой и движение—оба сущие», ведь если бы тождество было равносильно сущему, то тогда получилось бы, заключает Лосев, что покой движется, а движение покоится [1005]. Надо понимать, что такого рода, т. е. глагольно–предикативные, согласования антонимов мыслились Лосевым как совершенно невозможные в диалектике. Развернутых объяснений этой «невозможности» в лосевском тексте нет, но, вероятно, этот частный запрет связан с эксплицитно выраженным Лосевым более общим запретом на введение в сферу эйдоса и чистого смысла категории времени. Эйдос, согласно Лосеву, есть чистый смысл, а как таковой он не подчиняется времени, он—вечное; логос в этом отношении аналогичен эйдосу  [1006]. А где нет времени—там угасает глагол и, как мы видели в предыдущем разделе, сам связанный с ним собственно грамматический предикативный акт (но не логическая форма распределения смыслов по позициям субъекта и предиката).

Вместе с запретом на глагольное предикативное скрещение антонимов Лосевым вводится запрет и на отождествление антонимов. Развивая тот же тезис, Лосев утверждает, что если бы сущее было равносильно тождественному (что неверно), то покой был бы равносилен движению. Но движение, оставаясь движением, продолжает Лосев, не может быть покоем, равно как и покой не может быть движением  [1007]. Опять перед нами выразительная деталь, подчеркивающая, что речь в диалектике идет не о соотношении эйдоса с его самопредикатами, но о связи между самими этими предикатами. В самом деле, ведь когда у Лосева говорится о самой сущности, о самом эйдосе, то им делаются прямо обратные утверждения, понимаемые при этом как адекватное отражение внутренней сути проблемы. Так, известные лосевские обыгрывания понятия «шкаф» ведутся именно с целью убедить в том, что шкаф одновременно и одно, и многое, но при этом остается шкафом; движение же, оставаясь движением, не может, по Лосеву, одновременно быть и покоем. И причина здесь именно в том, что покой и движение—это два разных антиномичных самопредиката одной сущности; отождествляя эти антиномичные предикаты, мы произвольно уменьшаем количество предикатов сущности, а тем самым искажаем и ее внутреннюю природу, и онтологически–естественный «порядок» истечения ее самопредикатов.