Политическая наука №2 / 2017. Языковая политика и политика языка - Страница 5

Однако такой подход требует соблюдения всех ограничений фрейма как типа идеализированной когнитивной модели. Приведем простой пример – представление ИКМ только как фрейма заставит исключить из нее другие типы – например, метонимию. Не случайно И.М. Кобозева будет подчеркивать: «Если любые тропы, основанные на уподоблении (вплоть до отождествления) онтологически далеких друг от друга феноменов, в рамках политического дискурса целесообразно считать метафорами (в широком смысле), то этого нельзя сказать о тропах, основанных на отношении смежности (метонимии) или части-целого (синекдохи)» [Кобозева, 2001]. Она предполагает, что при этом не происходит приращения знания. Но Дж. Лакофф, например, показывает огромную значимость именно метонимических моделей в политическом дискурсе, когда, к примеру, речь идет о социальных стереотипах («идеальный муж», «политикан») и т.д., когда несколько объектов являются репрезентативными для всего класса, и рассуждения базируются на метонимии. «Стереотипный политик является интриганом, самовлюбленным и бесчестным человеком» [Лакофф, 2004, с. 121]. Этот стереотип играет роль прототипа, аналогичную голубю и воробью для категории «птица», и используется в рассуждениях. Можно привести классический пример метонимии как ИКМ – никто не назовет Папу Римского холостяком, хотя, рассуждая логически, это было бы правильно («холостяк» = неженатый мужчина). Однако мы образуем категорию не логически, а прототипически, и в данном случае путем метонимической схемы; поэтому «холостяк» – человек, не желающий связывать себя узами брака, между тем интересующийся женщинами. Это прототип, «репретезнтирующий» всю категорию; категория, таким образом, организована метонимически; и именно прототип регулирует производство наших суждений.

Еще одной распространенной ошибкой имплементации теории метафоры в отечественной политической лингвистике является игнорирование интеракционистских свойств прототипа: его структуры – это структуры взаимодействия человека и мира. А.Н. Баранов подчеркивает: «Метафоры используются для категоризации проблемной ситуации и формируют набор альтернатив для решения проблемной ситуации (так, осмысление оппонента в споре как врага в метафоре Войны увеличивает конфликтность общения по сравнению с метафорой Танца, в которой спор воспринимается как совместная деятельность для достижения эстетического эффекта)» [Баранов, 2004 b, c. 71]. Однако использование метафорических моделей, не относящихся к базовому уровню (например, модели организма), не позволяет выделить доконцептуальные структуры, гештальт и тем самым высветить действительные поведенческие стратегии. Автор указывает: «Комплекс Органистических метафор, таких как Растение-дерево, Организм, Культура / Традиция, Природа, указывает на то, что эксперты воспринимают Коррупцию как имманентное, естественное свойство российского социума. Всего в корпусе обнаружилось 64 употребления метафор такого типа – порядка 15% от всех употреблений… Важнейшее свойство Органистических метафор заключается в том, что Коррупция рассматривается как феномен, не подверженный рациональному вмешательству и способный к саморазвитию» [Баранов, 2004 b, с. 75]. Во‐первых, организм – не концепт базового уровня, поэтому стоящий за ним гештальт выявить сложно. Во‐вторых, невыявленный гештальт не позволит прочертить возможную схему опыта. В частности, понять, что из «коррупционного» сторонник данной метафоры считает допустимым, какие действия он вообще будет считать относящимися к коррупции и т.д. А ведь инструментарий, предложенный Дж. Лакоффом, М. Джонсоном, Ж. Фоконье и другими, позволяет проводить такой анализ.

А.Н. Баранов предлагает более глубокую стратегию анализа политических метафор, обращаясь уже к уровню метаязыка. «Полное исследование метафорического дискурса с использованием корпусных технологий предполагает, во‐первых, сбор представительного корпуса контекстов употребления метафор, во‐вторых, разработку метаязыка описания области источника и цели; в‐третьих, описание типичных метафорических моделей в смысле дескрипторной теории метафоры, в‐четвертых, выявление концептуальных метафор дискурса (в качестве формального параметра для этого может использоваться параметр стабильности денотативных отображений) и, наконец, в‐пятых, определение набора М-моделей и концептуальных метафор как дискурсивных практик [Баранов, 2004 a, с. 14–15].

Предложенная А.Н. Барановым стратегия использует неточное понятие «метафорическая модель» (см. выше анализ данного понятия) и, несмотря на глубину и продуктивность данного подхода, провоцирует две вышеназванные ошибки. Повторим: неиспользование концептов «среднего уровня» делает сложным выявление опытных гештальтов, связанных с телесной укорененностью человека в мире и непосредственным взаимодействием с этим миром. Это, в свою очередь, мешает четко очерчивать поле поведенческих стратегий и действий.

Поэтому данный алгоритм нуждается в уточнении именно этих позиций. Его уточненную модель можно представить следующим образом:

– сбор представительного корпуса контекстов употребления метафор;

– выявление метафорических моделей (или описание типичных метафорических моделей в смысле дескрипторной теории метафоры);

– установление доконцептуальных структур и типа непосредственного (физического) опыта взаимодействия с миром, структуры которого определяют гештальт концепта-источника и возможности дальнейшего переноса структур;

– выявление стратегий действий человека при использовании данных метафор (т.е. при таком понимании предмета, феномена, ситуации и т.д.).

Аристотель. Сочинения в 4 т. – М.: Наука, 1978. – Т. 2. – 684 с.

Баранов А.Н. Когнитивная теория метафоры: Почти двадцать пять лет спустя // Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем. – М., 2004 а. – С. 7–21.

Баранов А.Н. Метафорические грани феномена коррупции // Общественные науки и современность / РАН. ИНИОН. – М., 2004 b. – № 2. – С. 70–79.

Баранов А.Н., Караулов Ю.Н. Словарь русских политических метафор. – М.: Помовский и партнеры, 1994. – 330 с.

Ильин М.В. Слоеный пирог политики: Порядки, режимы и практики // Полис: Политические исследования. – М., 2014. – № 3. – С. 111–134.

Кобозева И.М. Лексико-семантические заметки о метафоре в политическом дискурсе // Политическая лингвистика. – Екатеринбург, 2010. – № 2 (32). – С. 41–46.

Кобозева И.М. Семантические проблемы анализа политической метафоры // Вестник МГУ. Серия 9. Филология. – М., 2001. – № 6. – Режим доступа: http://www.philol.msu.ru/~otipl/new/main/articles/kobozeva/imk-2001-meta.rtf (Дата посещения: 28.12.2016.)

Лакофф Дж. Женщина, огонь и опасные вещи: Что категории языка говорят нам о мышлении. – М.: Языки славянской культуры, 2004. – 792 с.

Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем. – М.: УРСС Эдиториал, 2004. – 256 с.

Пиаже Ж. Психология интеллекта. – СПб.: Питер, 2003. – 192 с.

Россия в поисках идеи: Анализ прессы / Отв. ред. Г. Сатаров. – М., 1997. – 165 с.

Теория метафоры: Сборник статей / Пер. с англ., фр., нем., исп., польск. яз.; Н.Д. Арутюнова, М.А. Журинская (ред.). – М.: Прогресс, 1990. – 512 с.

Чудинов А.П. Политическая лингвистика: Учебное пособие. – М.: Флинта: Наука, 2006. – 256 с.

Шенк Р. Обработка концептуальной информации / Пер. с англ. – М.: Энергия, 1980. – 360 с.

Шенк Р., Бирнбаум Л., Мей Дж. К интеграции семантики и прагматики / Пер. с англ. Г.Ю. Левина // Новое в зарубежной лингвистике / Под ред. Б.Ю. Городецкого. – М.: Прогресс, 1989. – Вып. 24. – 432 c.

Berlin B., Kay P. Basic color terms: Their universality and evolution. – Berkeley, Calif.: Univ. of California press, 1969. – 178 p.

Fauconnier G. Mental Spaces. – Cambridge, Mass.: MIT Press, 1985. – 185 p.

Lakoff G. Moral politics: How liberals and conservatives think. – Chicago; L.: The univ. of Chicago press, 2002. – 471 p.