«Ночные летописи» Геннадия Доброва. Книга 2 - Страница 36

Потом кто-то привёл ко мне Таню Киселёву. А эта Таня Киселёва посмотрела на моих знакомых и говорит: Гена, что это за сброд такой тебя окружает? Тебе надо обновить свои знакомства, и я об этом позабочусь. Я к тебе приведу настоящих поэтов и писателей, тебе будет, по крайней мере, интересно с ними. – Я говорю: Таня, да мне всё равно, у меня интересы совсем в другой области лежат – для меня главное, что там у меня на картине. А кто вокруг, это мало меня интересует. – Нет, я тебе других приведу.

И вот сначала она привела Дудинского Игоря. Он тоже сразу стал говорить о гениальных поэтах, композиторах, искусствоведах, коллекционерах, в общем, пол-Москвы у него таких знакомых оказалось. И тут Таня меня спрашивает: хочешь я к тебе приведу поэта Губанова? А про этого человека я уже слышал от разных людей, что это сверхгениальный, но совершенно неуправляемый поэт. Я отвечаю: хорошо, как-нибудь потом приведёшь. Она говорит: ладно, тогда осенью мы придём.

А в начале осени Губанов умер. Причём он написал стихотворение ещё за несколько лет до своей смерти, что умрёт в 37 лет, как Пушкин. И вот исполнилось ему 37 лет, он дома находился, а мать его жила на даче. И его нашли мёртвым на диване, на столе стояла пустая бутылка водки и два стакана (так мне рассказывали). И тогда этот Игорь Дудинский обратился ко мне с просьбой: Гена, мы все друзья Губанова, мы хотим отметить его сороковины, но нам негде собраться. Ты не разрешишь нам собраться в твоей мастерской? – Я отвечаю: ну давайте, а сколько вас придёт? – Он говорит: человек шестьдесят.

Я думаю – как же поместить народ, рассадить всех? И тогда я сделал четыре длинных стола от края до края, почти всю мастерскую занимали эти столы. А впереди тут маленький столик поставил, как бы трибуну. Расставил все стулья, какие были. Купил красивую клеёнку, застелил столы. Принёс посуду из дома, потом ещё купил тарелки, вилки, маленькие и большие ложки, ножи. А Дудинский, видимо, обзвонил всех своих друзей, и они принесли вино и закуску – апельсины, яблоки, виноград, разные пирожные, конфеты. Всё так аккуратно разложили на столах. Постепенно стал собираться народ – московская богема. Но это было нечто…

Во-первых, пришли друзья, все сами поэты – кто с гитарами, кто с тетрадками стихов. Сначала этого Лёню Губанова читали, но по мере того как напивались, начинали горланить свои стихи. Потом уже в разных углах кричат, песни поют. В общем, я видел этих людей в первый раз и, конечно, не запомнил фамилии. Но и этого первого раза мне было достаточно, потому что это такая отчаянная богема пришла, такой невероятный шум-гам за столом устроили, да к тому же стали все курить, дым столбом стоял. Климантович читает свои стихи, его никто не слушает. Дудинский продолжает читать стихи Губанова, прокричит одно стихотворение, лист переворачивает и говорит – «отработано». Читает другое – «отработано». Вот такие жесты.

И женщин пришло много. Одна всё рвалась забраться на стол, чтобы декламировать стихи, её не пускали, другая пришла с ребёнком. Этот ребёнок какой-то совершенно безумный – взял спички и начал поджигать мои шторы, уже огонь тут идёт вверх. Эти все разговаривают, никто внимания не обращает. А я сидел на лесенке и сверху увидел. Кричу: вы что, не видите? Тут всё горит, штора уже пылает!

Ну, быстро кинулись, потушили штору. Мать этому поджигателю говорит: смотри не трогай спички (но не ругает его нисколько). А у меня на батареях там ввинчены были краны, чтоб спускать воздух, и вот этот маленький шалопай сидел-сидел, а потом незаметно встал, открыл кран, и вода полилась прямо на пол – льётся уже по ногам. Мать его опять… ах ты, такой-сякой! Закрутила этот кран. Ой, просто какой-то балаган! Кто-то идёт домой, хватает бутылку со стола себе в карман, кто-то яростно спорит, драться уже собрался, кто-то взасос целуется. Одни потом чуть ли не поженились после этих сороковин. Тут и фотографы снимали. Ну, в общем, прошёл этот вечер, можно сказать, удачно. Никто не подрался, посуду не побили, хотя все напились. Но я насмотрелся на эту богему, запомнил надолго, да и многие потом вспоминали это мероприятие. И даже, по-моему, в интернете кто-то поместил воспоминания об этих сороковинах (мне говорили).

Вскоре сестра Женя из Дальнегорска прислала мне телеграмму – мама заболела, приезжай немедленно. Ну, делать нечего, надо ехать. Я говорю: Люсь, ты тут смотри за мастерской, пока меня не будет.

Портрет матери. 1985 год

А у меня в мастерской две больших картины находились. Когда я собрался ехать, я картину «Прощальный взгляд» приставил к стенке и сверху ещё щитом прикрыл. А другая, над которой работал, так и осталась на мольберте посреди мастерской. И я поехал на Дальний Восток.

Добрался туда. Матери как бы получше стало, пока я ехал. И я начал писать маслом её портрет – она грустно сидит, подложив руку под лоб. Около неё здесь валидол, край пианино виден, на стенке на фотографии Японское море, маяк на скале и вид Тетюхе. И так вот я пишу её спокойно, думаю – ещё дня два, и закончу. И вдруг получаю телеграмму от Люси: «Приезжай немедленно, сгорела мастерская и все художники».

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.