Журнал «Если», 1997 № 10 - Страница 5

Вот так и получилось, что Хэнкин-хаус заколотили вновь, и перед его молчаливыми окнами прошла жизнь еще нескольких поколений. Возникшая поначалу паника и слухи о колдовстве заставили кое-кого из горожан потребовать, чтобы дом снесли, но Кэннон завещал его синдикату местных бизнесменов, и крикунам быстро заткнули рты. Кстати, к тому времени, когда от разговоров могли перейти к делу, все уже были убеждены, что злодеяние совершили слуги и жители болот.

Но так ли было на самом деле?

В 1898 году в порту Гаваны затонул линкор «Мэн», и Америка впервые после войны 1812 года сцепилась с другим суверенным государством. Одним из нетерпеливых волонтеров на этой войне стал Роберт Хорниг, моложавый капитан из Пятой кавалерийской бригады. Он воевал на Кубе, был ранен, потом вернулся. Расставаясь с воинской службой, он выбрал местом жительства порт Нью-Орлеан, потому что семьи у него, если не считать соратников, не было. Теперь хромой вояка лишился даже армии и превратился в человека без цели в жизни.

Проплывая на запад мимо Ньютаунарда, он сошел на берег и был сразу очарован красотой городка. Поразил его и старый заброшенный дом на вершине холма; восхищение только выросло, когда в ответ на расспросы местные жители выдали ему весь набор жутких историй.

Как и всякое важное приобретение, дом обошелся ему в несколько большую сумму, чем он мог себе позволить, но в глазах капитана Хорнига тот стоил каждого потраченного цента. Одинокий человек полюбил старинное здание — как мужчина влюбляется в свою невесту.

Вскоре его одиночество закончилось. Через город проезжал вестовой по фамилии Мюррей, тоже прошедший испытания на Кубе и такой же человек без роду и племени, каким был капитан. Хорниг решил, что подобный компаньон может скрасить его одиночество, а заодно внести лепту в реставрацию дома. И хотя характер у капитана был не из лучших, юному вестовому пришлись по душе и хромой ветеран, и городок. Мюррей остался.

Тело Хорнига нашли в холле на коврике у подножия большой лестницы. Мюррей лежал в столовой; ему в сердце выстрелили из пистолета, но оружие так и не обнаружилось. Разумеется, вердикт коронера об убийстве и самоубийстве не объяснял все факты. Но какие имелись альтернативы? На сей раз обе жертвы хотя бы не расстались с головами.

Дом снова простоял заколоченным до 1929 года, когда в него вселился Роджер Мередит с женой и дочерью. Крупный биржевой игрок выбрал Ньютаунард и этот дом в качестве тихого и спокойного места, где станет расти его дочь, а заодно нашел убежище от суеты и толкотни Уолл-стрита. Он оказался спокойным и богатым соседом, к тому же родом из Луизианы, так что горожане почти не возражали против его приезда.

Когда всего через семь недель после новоселья малышку Кэрол Мередит увидели ползущей по Мэйн-стрит — напуганную до истерики, окровавленную и с нашпигованным дробью лицом, — все опять решили, что произошло еще одно убийство плюс самоубийство, — жест отчаяния человека, обезумевшего после биржевого краха. По обыкновению, коронер не стал утруждаться объяснением деталей. Как мог коротышка Мередит выбросить жену из окна? Как мог он нанести себе безжалостный удар по голове, ставший, по словам врача, смертельным? И как понять слова девочки, которая, истекая кровью на руках лавочника Тома Мура, повернула к нему лицо и со странной безумной улыбкой прошептала перед смертью: «Папа его убил!».

Началась и закончилась вторая мировая война, одно поколение сменялось другим. Старый дом хранил привычное молчание, покой таинственного демона в холме никто не нарушал. Но однажды…

Август в Ньютаунарде — месяц скверный. Духота и влажность поднимаются до предела, предусмотренного законами физики. Большинство людей в полдень закрывает ставни и ложится вздремнуть, пока не спадет невыносимая дневная жара. Но на школьном дворе в тени высокого старого дерева жизнь продолжалась.

— Я не трус! — орал рыжий коренастый мальчишка лет четырнадцати высокому угловатому вожаку группы. — Но я не такой болван, чтобы совершать самоубийство, Базз Мердок!

Светловолосый навис над рыжим.

— Нет, трус, потому что наполовину янки! — презрительно ответил Базз Мердок. Сейчас он играл на публику — подростков, составлявших «очень эксклюзивный клуб», а точнее, шайку под названием «Болотные крысы».

Рыжий парнишка по имени Рики Эдхерн оскалился, его лицо исказилось от гнева и стало таким красным, что веснушки на нем почти исчезли. Прозвище «полуянки» всегда приводило его в бешенство. Разве он виноват, что его жалкий папаша родом из Нью-Йорка?

— Слушай, — заявил Мердок, — «Крысы» не принимают к себе всяких там цыплят. — Мальчишки закивали, поддерживая вожака, и стали похожи на тех самых цыплят. — И коль не можешь доказать, что ты не трус, то лучше катись домой прямо сейчас!

— Сам слушай! — рявкнул в ответ Эдхерн. — Я не против проверки, да только прыгать в реку в мешке — верный способ отдать концы!

— Ха! — фыркнул Мердок. — Уж мы бы не сдрейфили, потому как

мы «Болотные крысы», а ты сопля ходячая. Катись-ка ты домой, деточка, пока по шее не получил!

Эдхерн увидел шанс и не упустил его:

— Ха! Тоже мне, «Болотные крысы»! Коли хотите устроить настоящую проверку на храбрость, давай! Слабо тебе будет, Мердок, пойти со мной в Хэнкин-хаус и пробыть там с полуночи до рассвета?

Мэрдок угодил в ловушку и прекрасно это понял. Он не мог отказаться и потерять лицо перед остальными — уж это у него хватило ума сообразить. Но, черт подери, почему маленький гаденыш выбрал именно Хэнкин-хаус?

В 23.22 городские полицейские Чарльз Уиллс и Джонни Шмидт сели в патрульную машину — одолженный у полиции штата автомобиль с рацией, чтобы при необходимости связаться с казармами в Хукинстоне — и отправились на первый объезд. Когда они приближались к последней контрольной точке, то есть Хэнкин-хаусу, Шмидту показалось, будто он заметил голубоватое свечение в одном из окон на верхнем этаже. Шмидт моргнул, и когда снова посмотрел на окно, свечение исчезло. Он поделился подозрениями с партнером, но тот ничего не увидел. Тогда Шмидт решил, что просто устал и ему начала мерещиться в ночи всякая чертовщина.

Чтобы подстраховаться, патрульные не поленились проверить печати на окнах и дверях старого дома. Никто не смог бы попасть внутрь, не сломав хотя бы одну из них, в этом они не сомневались.

Убедившись, что все печати целы, они покинули зловещее место и вернулись в город выпить кофе. Оба настроились коротать очередную долгую и скучную ночь.

Она действительно оказалась долгой, но далеко не скучной.

Послышался совиный крик, и Рики Эдхерн подошел к кучке мальчишек, поджидавших его в овраге неподалеку от дороги. С холма на них взирал Хэнкин-хаус, мрачный и угрюмый.

Мердока трясло от страха, но он не осмеливался его показать. Эдхерн тоже был напуган, и залитый лунным светом старый дом нагонял на него куда больший страх, чем недавнее опасение, что мать заглянет в комнату и обнаружит его отсутствие. Весь вечер он мысленно проклинал себя за то, что сам предложил эту идиотскую вылазку, и почти убедил себя, что членство в шайке «Болотных крыс» не стоит такого риска. Но отступать было некуда, потому что ставкой была его честь.

Тишину нарушало лишь стрекотание кузнечиков и непрестанное гудение майских жуков, проносившихся в горячем ночном воздухе. Мальчишки, возглавляемые Мердоком и Эдхерном, направились к старому дому. Неожиданно дорогу осветили далекие огоньки фар, и они едва успели укрыться в высокой придорожной траве, чтобы не попасться на глаза Уиллсу и Шмидту, ехавшим к холму. Минуты тянулись еле-еле, но никто из мальчишек не шелохнулся. Прошла вечность, прежде чем полицейская машина наконец развернулась и поехала к городу.

— Уф-ф! На волоске висели! — воскликнул Эдхерн возбужденным шепотом.

— Заткнись, козел! — прошипел Мердок, которому безумно хотелось смыться. Но ему тоже предстояло жить в Ньютаунарде и дальше.