Жизнь Николая Клюева - Страница 57

Работать над этим эпическим произведением Клюев начал, по-видимому, вскоре после того, как закончил «Погорельщину». Свидетельствует В.А. Баталин: «В 1932-33 г. Клюев «складал» (его слова) поэму «Песня о Великой Матери России» (во многих планах. Одна из глав – о Пушкине – назыв<алась> «Зимний Сад»), отрывки из нее неоднократно им читались в студенческих квартирах у его знакомых». В письме из сибирской ссылки Клюев в 1935 году сокрушался о судьбе этой вещи в таких словах: «Пронзает мое сердце судьба моей поэмы «Песнь о Великой Матери». Создавал я ее шесть лет. Сбирал по зернышку русские тайны... Нестерпимо жалко».

«Песнь о Великой Матери» – это гимн творческому духу русского народа, его созидательному гению. Замечательны строки, в которых описывается строительство деревянного храма. Подобно изографам в «Погорельщине» древнерусские зодчие творят по законам самой Природы:

С товарищи мастер Аким Зяблецов

Учились у кедров порядку венцов,

А рубке у капли, что камень долбит,

Узорности ж крылец у белых ракит.

Однако «Песнь о Великой Матери» как художественное произведение уступает «Погорельщине». Повторяемость приемов (композиция, размер, ритмика, лексика) и даже известное их однообразие, неудачные «риторические» строки («Все пророчества сбылися, И у русского народа Меж бровей не прыщут рыси!..») – все говорит за то, что на рубеже 1920–1930-х годов Клюеву уже далеко не всегда удавалось сохранить прежний художественный уровень.

Глава 9

МОСКВА – НАРЫМ

Рубеж 1920-1930-х годов совпал, как известно, с «революционным переворотом» в деревне. Сплошная коллективизация, начавшаяся в 1929 году, и новая политика в отношении кулачества (от ограничения и вытеснения кулака к полной ликвидации его как класса), закрепленная постановлением ЦК ВКП(б) от 5 января 1930 года, не могли не сказаться и на положении дел в советской литературе, особенно в «крестьянской».

До 1928 года «крестьянская» литература группировалась главным образом вокруг Всероссийского Союза (позднее – Общества) крестьянских писателей (ВОКП), возглавлявшегося Г.Д. Деевым-Хомяковским. Это была организация более просветительская, чем творческая, продолжавшая традиции Суриковского кружка (то есть ориентацию на «самородков» и «самоучек»); крупных дарований в ее недрах не вызрело. Но уже в конце 1927 года – в связи с начавшимся наступлением на «старую» деревню – наметился пересмотр «крестьянской» платформы ВОКП: Дееву-Хомяковскому пришлось уйти. 1928 год – переломный в развитии «крестьянской» литературы. На пленуме Центрального Совета ВОКП, состоявшемся в мае 1928 года, говорилось, что «крестьянский писатель, осознавший себя в области идеологии до конца, должен становиться и неизбежно становится пролетарским писателем деревни».

В июне 1929 года был созван I Всероссийский съезд крестьянских писателей, прошедший под лозунгами: 1. Очистить себя от негодного балласта и привлечь новые творческие силы, 2. Развернуть активную творческую борьбу против кулацкой идеологии в литературе, 3. Развить массовую работу среди творческого молодняка крестьянских писателей. С докладом «Крестьянская литература и генеральная линия партии» выступил на съезде А.В. Луначарский. «...Нам нужен особый крестьянский писатель, – говорил нарком просвещения, – идеологические устремления и политическая программа которого были бы пролетарскими». Луначарский подчеркивал, что «крестьянство расслоено, и его писатели так же. К одним мы относимся просто как к врагам...».

Под «врагами» подразумевался, среди других, – Клюев. Его имя упоминается в 1929-1931 годах как своего рода символ, собирательное понятие для всей «кулацкой» литературы. Рядом с ним – имена Есенина, Клычкова, Орешина. «Во главе кулацкой литературы – «лихая русская тройка»: Клюев, Клычков, Орешин», – заявлял один из идеологов рапповского толка О.М. Бескин. «Что такое Клюев? – патетически вопрошал крестьянский писатель П.И. Замойский, видный в то время деятель реорганизованного ВОКП. – Церковный староста, баптист от литературы, начетчик, то есть типичный, самый махровый представитель деревенского кулачества».

Не менее резко говорилось о Клюеве и на I Всероссийском съезде крестьянских писателей. Например, при обсуждении организационных вопросов «вскрылось недостаточное влияние со стороны ВОКП’а на крестьянскую вузовскую молодежь, которая попадает в плен к Есенину, Клюеву и др.».

Закрепленная на съезде линия на «пролетаризацию» крестьянской литературы углубляется в 1929-1931 годах. В начале 1931 года ВОКП переименовывают в ВОПКП – Всесоюзное объединение пролетарско-колхозных писателей; позднее, в 1932 году, – в РОПКП – Российское объединение пролетарско-колхозных писателей. Впрочем, в апреле 1932 года – после известного постановления ЦК ВКП(б) – РОПКП и его печатный орган «Земля советская» наряду с другими литературно-художественными объединениями и журналами прекращают свое существование.

Та же тенденция, то есть ликвидация независимых творческих организаций и слияние их в единый Союз, управляемый государством, затрагивает в 1929-1930 годах и ленинградских писателей. Ленинградский Союз поэтов, созданный в 1924 году, просуществовал пять с половиной лет и закрылся в конце 1929 года, что было, в свою очередь, связано с реорганизацией Всероссийского союза писателей, преобразованного во Всероссийский союз советских писателей (ВССП). Отделившись от Всероссийского союза поэтов, ленинградский Союз поэтов вошел в качестве самостоятельной секции в ленинградский отдел ВССП (секретарем Бюро поэтической секции был избран П.Н. Лукницкий). Все эти новшества были, естественно, связаны с очередной «чисткой», то есть перерегистрацией членов, обязанностью каждого из них заявить о своем отношении к обновленному Союзу и т.д. Официальное положение Клюева становится все более угрожающим. Какое-то время поэта спасало, по-видимому, покровительство авторитетных писателей, ценивших его дарование (Ионов, Садофьев, Тихонов, Федин и др.), но судьба его была явно предрешена.

С 1929 года его совсем перестают печатать; им явно интересуется НКВД, вызывая и опрашивая его ближайших друзей. Н.И. Архипов, обращаясь в 1940 году (из лагеря) к В.Д. Бонч-Бруевичу с просьбой о помощи, упоминает, что в 1930 году он «давал сведения в ленинградское отделение НКВД о его <Клюева> творческой работе и окружающей его среде». (Надеемся, что «сведения» никого не порочили, и что о необходимости их поставлять Архипов немедля известил своего друга).

Резко ухудшается в конце 1920-х годов здоровье Клюева; это подтверждается справкой, выданной ему Отделом здравоохранения Леноблисполкома в феврале 1930 года. Клюев начинает хлопотать о персональной пенсии. Вопрос этот обсуждался весной 1931 года на заседании Правления ЛО ВССП. В одном из протоколов расширенного заседания рабочего президиума Правления говорится: «Учитывая литературные заслуги Н.А. Клюева как крупного художника слова, признать возможность возобновления ходатайства, несмотря на его антиобщественные тенденции, которые усматриваются в некоторых произведениях Клюева». Спустя несколько месяцев, в июле 1931 года, комиссия по перерегистрированию состава Всероссийского Союза писателей предлагает Клюеву представить в Союз «развернутую подробную критику своего творчества и общественного поведения». Клюев ответил «подробно», хотя и не сразу. Его взволнованное «Заявление» (ответ на запрос Союза) датировано 20 января 1932 года и завершается такими словами:

«Я дошел до последней степени отчаяния и знаю, что погружаюсь на дно Ситных рынков и страшного мира ночлежек, но это не мое общественное поведение, а только болезнь и нищета. <...> Усердно прошу Союз (не стараясь кого-либо разжалобить) не лишить меня последней радости умереть в единении со своими товарищами по искусству членом Всероссийского Союза Советских писателей». Однако эти мольбы не могли уже ничего изменить. Да и знал ли Клюев, отправляя свое «Заявление», что за несколько дней до этого, 9 января 1932 года, на заседании Бюро секции поэтов его заочно исключили из Союза писателей?