Жареный козлёнок бокора Вальдеса - Страница 8

За чаем они сначала молчали, а потом он вдруг стал что-то рассказывать, и глаза его оживлённо заблестели, но привычная волна нетерпеливого раздражения при звуке его голоса, его довольного рассказа, уже стала охватывать её. Скоро Сильвия поймала себя на мысли, что не слушает мужа. Она попыталась сосредоточиться и неожиданно для себя выхватила из потока его слов одно слово – «доброта».

– Доброта? – переспросила она, словно очнувшись. – И ты говоришь о доброте?..

Капитан сбился и недоумённо посмотрел на неё.

– Что ты понимаешь в доброте? – язвительно спросила у него Сильвия, гордо поднимая голову.

Капитан молча откинулся на спинку стула. Лицо его, только что оживлённое, даже радостное, вдруг странно изменилось. Оно стало отчуждённым, злым и неприятным.

Наконец, он выдавил:

– Что я знаю о доброте?.. Всю жизнь я боялся, что меня назовут злым, недобрым и грубым… Всю жизнь я старался быть добрым ко всем и ровным со всеми… А это очень тяжело… Я так устал от этого!.. Но вот теперь, наконец-то, я решаю не быть добрым!.. И я, наконец-то, свободен!..

Капитан встал, резко отодвинув свой стул, и почти прокричал:

– Я не добрый!.. Поэтому я никому ничего не должен!.. Я!.. Никому!.. Ничего!.. Не должен, чёрт побери!..

Швырнув салфетку на стол, капитан вышел из комнаты, оставив дверь в столовую распахнутой настежь. Сильвия ахнула, ужаснувшись, и закрыла лицо руками – её испугал его взгляд, отстранённый, холодный и жестокий, как голодная смерть…

А капитан шёл по дому, и негодование душило его. Перед своим кабинетом он стал рвать ворот рубашки – кружева не давали ему дышать, стиснув горло. Он остановился и, наверное, поэтому услышал сдавленное рыдание. Отдёрнув руку от несчастного жабо, капитан резко обернулся. В углу, в глухой тени солнечного дня, он различил смутную фигуру служанки, припавшей лицом к стене на свои руки. Плечи её вздрагивали.

– Агата, что случилось? – быстро спросил капитан.

Он шагнул к служанке, уже внутренне успокаиваясь.

– Агата, что случилось? – опять, уже мягче, повторил он, трогая служанку за плечо и поворачивая её к себе.

Заплаканное, немолодое лицо служанки было смято от горя.

– Погиб мой брат, мистер Линч, – прошептала она. – Во время захвата «Фудруайана»… Он плавал на «Монмуте»…

Капитан молчал, не зная, что сказать. Он только ещё крепче сжал плечо женщины, не спуская с неё внимательных глаз.

– У него остались жена и сын, – продолжала рассказывать та. – И я не знаю, как им помочь… Ведь они не проживут на одну пенсию…

Служанка опять разрыдалась.

– Ну… Конечно, – пробормотал капитан в растерянности перед горем женщины и спросил. – Сколько лет мальчику?

– Тринадцать, – всхлипывая и вытираясь руками, выговорила служанка.

– О, большой совсем, – сказал капитан, уже ощущая привычную почву под ногами. – Я возьму его к себе на «Архистар»… Мне как раз юнга нужен… Ведь он же смышлён?..

Служанка, заглушив в себе слёзы, стала что-то сбивчиво рассказывать про племянника. Капитан, кивая головой, продолжил:

– А его мать пусть приходит ко мне в дом служанкой… Я скажу супруге, она её возьмёт… В общем, всё устроится…

Он растянул губы в улыбке, печально и ласково глядя на служанку, которая, опять залившись слезами, стала его горячо благодарить.

На следующее утро капитан уехал в Отли – по делам Томаса Чиппендейла, как он объяснил домашним. К завтраку Сильвия не вышла, сославшись на нездоровье, но когда капитан уже садился в экипаж, слуга подал ему письмо от неё. В письме было всего две строчки:

«Скучаю по тебе… Скучаю по твоему голосу, по ямочке на подбородке, по нежности твоих голубых глаз, по строгости и чуткости рук… Скучаю по тебе… С. Л.»

Как вы уже знаете, дорогой читатель, корабль, которым командовал капитан Слоу, был бригантиной.

В книге по судостроению 1768 года «Архитектура торговых судов» её автор, шведский адмирал и конструктор Фредерик Генрик Чапмен, не различал бриг и бригантину, не видя в них особой разницы. Однако из других источников нам известно, что парусное оснащение брига и бригантины всё-таки было не одинаковым. В ХVII веке бригантинами называли маленькие корабли, нёсшие на обеих мачтах прямые паруса. В XVIII веке бригантинами стали называть небольшие двухмачтовые суда с косыми парусами и прямыми парусами на мачтах. Кроме того, следует различать торговые и военные бригантины, которые кроме названия, больше ничего общего между собой не имеют.

Благодаря хорошим мореходным качествам бригантины длиной 20—28 метров и водоизмещением до 250—300 тонн в некоторых странах строят и в наше время, как спортивные и прогулочные суда…

Довольно крупная бригантина «Король Эдуард» имела, как и все бригантины, две мачты: более низкая передняя фок-мачта несла на себе прямые паруса, а более высокая задняя грот-мачта – косые. Такое парусное вооружение позволяло кораблю эффективно идти, как фордевинд, так и бейдевинд. Корпус бригантины, чёрный в нижней части, сверху был окрашен в цвет охры с белыми полосками и чёрными «фальшивыми» пушечными портами. Крыша надстройки была белая при естественном цвете древесины всех остальных частей…

Капитан Ричард Слоу стоял на палубе своего корабля и смотрел в зрительную трубу на море. Его крепкие руки и грудь были обнажены и подставлены яркому солнцу, и теперь было заметно, что и руки, и грудь его покрыты густым тёмным волосом. Капитан Слоу был доволен: погода, наконец-то, установилась, и ветер уже не резал лицо подобно острым лезвиям ножей, а приятно ласкал его шею распущенными волосами, как шёлковое кашне.

Скоро капитан Слоу увидел колонию «португальских корабликов», идущую за шхуной в кильватерном строю и скривился от омерзения. Тут он заметил, что на «Архистар» подняли семафорный сигнал, поморщился ещё сильнее, поднял концом трубы поле своей шляпы и сказал:

– В рот тебе нехорошо… Эдак мы никогда не доплывём…

И тут же вперёдсмотрящий прокричал:

– Сигнал на штаге!.. Флагман ложится в дрейф!..

Капитан Слоу сложил колена своей зрительной трубы о живот и крикнул к себе боцмана.

****

Мистер Трелони посмотрел за борт и увидел в море нечто необычное: по волнам медленно дрейфовали огромные пузыри. Только эти забавные пузыри были не круглые, как мыльные, а продолговатые, похожие на дольки огромного полупрозрачного апельсина. И были эти полупрозрачные плёночные дольки великолепно расцвечены – нижняя часть пузырей была синяя, а сверху у них находился роскошный складчатый пурпурный гребень, который к тому же весь переливался всеми цветами радуги… Какая красота, подумал мистер Трелони, быстро пошёл за багром, нашёл его, вернулся с ним к борту и, перегнувшись вниз, ловко поддел им один из пузырей с волны.

Крайне довольный собой, мистер Трелони стал подтягивать странный пузырь к себе. За пузырём, совсем небольшим, всего около фута длиной, неожиданно потянулись щупальца, и это почему-то неприятно поразило сквайра: щупальца были противного чернильного цвета и угрожающе болтались на багре в воздухе. Мистер Трелони уже был готов сбросить страшноватый пузырь в воду, как вдруг тот осклизло сполз по багру, и одно из щупалец упало на его руку.

Мистера Трелони пробил озноб, и нестерпимая боль охватила его, словно ему на руку попало кипящее масло. Вне себя от боли, от страха, он суматошно попытался стряхнуть страшное щупальце с себя второй рукой – и вновь словно тысячи мельчайших огненных игл вонзились ему под кожу, под ногти, в мышцы, и вторая кисть его руки онемела, как и первая, а щемящая боль побежала от обеих рук в подмышки.

Мистер Трелони закричал и глянул по сторонам: к нему уже ото всюду мчались матросы, и что-то кричал подбегающий доктор Легг, испуганное лицо которого сквайр ещё сумел выхватить краем своего тускнеющего сознания среди других таких же испуганных лиц, но его уже терзали сильные рези в желудке, удушье подступило к горлу, сжав глотку невыносимо тесным кольцом, тело его несколько раз дёрнулось в судороге, а потом в глазах всё померкло, и темнота опрокинулась на него.