Всемирный следопыт, 1928 № 10 - Страница 6
— Николай Николаевич, вставайте, глядите, какая махина! — толкал меня в бок Анатоликус, высунувший голову в узкий иллюминатор.
Я глянул в отверстие и недалеко от нашего борта увидел огромную массу ярко-голубого, до боли сверкающего на солнце, айсберга. Над водою торчало метров 12–14 ледяной горы — примерно 1/10 всей громады. Это был первый айсберг, виденный нами.
Хотя зрелище и не заслуживало того, чтобы ради него подниматься, но из уважения к событию я натянул сапоги и вылез на палубу; гопал я туда очень не кстати, так как немедленно был мобилизован на работу по разборке лыж, беспорядочной грудой сваленных в трюме.
Спускаясь после этой работы к себе в лазарет, я застал там следующую картину. Летчик-наблюдатель Алексеев, правая рука Чухновского, и механик Шелагин занимались тем, что из аптечных склянок наливали в изогнутую стеклянную трубочку лекарства всех цветов, глядели на свет и снова выливали. Оказывается, при отправлении им забыли положить креномер[6]). Ничего не оставалось, как сделать его самим. Отрезать кусок водомерного стекла, согнуть его на примусе и запаять с одного конца было проще, чем подобрать жидкость, в которой воздушный пузырек был бы достаточно ясно виден и которая в то же время не смачивала бы стекло. Перепробовали все жидкости, и все было одинаково плохо. Наиболее приемлемым оказался темно-коричневый раствор хинной настойки; раствор разбавили спиртом до нужного цвета и налили в трубочку. Прибор был готов. С этим импровизированным креномером и летал Чухновский…
В этот день около полуночи «Красин» вошел в сплошную массу крупных льдин. «Красин» медленно крошит их, переворачивая и раскидывая в равные стороны; как постный сахар, раскалываются огромные льдины, толщиной достигающие одного метра. Льдины громоздятся друг на друга, увлекаемые «Красиным», довольно долго его сопровождают, пеня за собою изумрудную воду. Полыньи заполнены стаями чаек, которые ныряют с расправленными крыльями перед самым носом «Красина». Вообще чайки здесь отличаются тем, что совершенно не боятся человека, вплотную подпускают его к себе и во время полета чуть не задевают крылом стоящих на мостике людей.
Несмотря на то, что наше плавание еще только началось, дело с питанием обстояло неважно. Свежего мяса давно уже не было, и лишь остатки полученной в Анденесе трески изредка перемежали бесконечные консервы, из которых; приготовлялись суп и второе к обеду и к ужину. Только к чаю утром и вечером мы получали колбасу и хлеб с маслом, поедавшиеся нами в огромном количестве.
Сегодня, встав пораньше, чтобы не пропустить утренний чай, я увидел, что наш корабль весь поседел. На снастях выросла серебряная бахрома. Обвеянный дыханием гигантов-льдин, корабль начинал чувствовать зиму, и был пущен пар в отопление. Люди надели теплое платье.
К вечеру 29-го сквозь поредевший туман появились темные пятна земли, в которых, по мере приближения, можно было различить полосатые горы Шпицбергена. Собственно говоря, это даже не Шпицберген, а лишь Фореланд принца Карла, — остров, расположенный у берега Западного Шпицбергена. У южной оконечности этого острова находится вход в Айсфиорд, самую крупную гавань Шпицбергена, центр угольных разработок…
Предстоящие полеты Чухновского становятся уже злобой дня. В кают-компании, при свете ярких ламп, во время вечернего чая деятельно ведется обсуждение карты погоды, которая ежедневно дважды составляется по радио-сводкам; все чаще слышатся просьбы и увещания, обращенные к Чухновскому, который должен взять на борт бесконечное число людей, — каждому хочется попасть в первый полет. Однако Борис Григорьевич хладнокровнее всех относится к предстоящим полетам и с видимым наслаждением по нескольку часов просиживает за пианино; под сильными пальцами Чухновского старые мелодии преображаются в какие-то новые мотивы, овеянные больным воздухом заоблачных высот…
30 июня проходим мимо северной части Фореланда. Ясно Еидна выщербленная лунка горы Монакко и рядом — глетчер Мюллера. За ними виднеются горы у Магдалека-Бей, далее — узкий вход в Кикгсбей.
Здесь начинаются первые затруднения наших штурманов. Нет никакой возможности в однообразном серо-белом пейзаже Шпицбергена отличить друг от друга вершины, мысы и горы, обозначенные на картах. Определять наше местонахождение путем астрономических наблюдений также чрезвычайно трудно, так как солнце лишь изредка и очень ненадолго показывается в прорывах тумана…
В 6 часов Зб-го мы поравнялись с Вирго-Бей, историческим местом, с названием которого связаны имена Андрэ, Стринберга и Френкеля, пытавшихся на сферическом аэростате достичь Северного полюса. В настоящее время в этом заливе стоит «Читта-ди-Милано», с борта которой уже спасенной шведским летчиком Лундборгом Нобиле настойчиво просит «Красина» зайти в залив для получения необходимых указаний. Однако у «Красина» нет Еремени уклоняться от пути на север, и мы проходим мимо, стремясь использовать промежуток чистой воды.
От черной поверхности моря солнце отражается не так ярко, как ото льда, и есть возможность на короткий срок снять темные очки с глаз, начинающих уставать от непрестанного ослепительного сверкания льда.
Здесь, против мыса Грейхук, на 80°20′ северной широты, находится вулкан Сьерреберг, Еершина которого видна с нашего мостика. Это — самый северный вулкан в мире. Невдалеке от него бьют тридцать горячих источников с температурой воды + 28°.
Пока мы с интересом разглядывали этот замечательный вулкан, «Красин» снова вошел во льды, испещренные вереницами медвежьих следов и желтыми полосами от лежки тюленей. Лед сделался настолько плотным, что не представляется возможности зачерпнуть ведром воду для нашего гидрографа, который беспрестанно берет пробы для определения ее химического состава.
Между прочим, сегодня нами принято радио с «Малыгина», сообщающее о безвестном отсутствии Бабушкина в течение пятнадцати часов. Это еще больше подстегивает наших летчиков, настаивающих на том, что нужно спустить самолет на лед берегового припая и сделать попытку проникнуть к Ли-Смиту по воздуху. Однако до берега — двадцать миль, заполненных сплошным паком большой толщины, через который мало надежды пробиться «Красину».
Мы с трудом продвигаемся во льдах по. направлению к Норд-Капу (шпицбергенскому). Только к 24 часам у нас на траверзе появляются серые скалы, изборожденные белыми полосами снегов. Это — Норд-Кап. Всю ночь «Красин» беспомощно бьется в окруживших его мощных льдах. Мы слышим, с каким остервенением молотят винты по льдинам. Мне кажется, что если будет так продолжаться, от винтов останутся лишь огрызки…
Чухновский не сходит с верхнего мостика; при помощи Хуля он сверяет с картой береговой рельеф и пытается в бинокль найти у Норд-Капа ровное место, которое сулило бы возможность взлета и посадки. Однако пока нечего и думать о том, чтобы повернуть к берегу; к полудню 1 июля «Красин» оказался зажатым, как в мешке, в плотном нагромождении льдов, набившихся в проливах между Семью Островами.
Семь Островов, или Севен Айленд, — группа небольших скалистых островков, — как барьер, преграждает путь льдам, заставляя их лезть друг на дружку и образовывать целые горы. Сам по себе небольшой, архипелаг Семи Островов интересен тем, что входящие в состав его островки косят исторические имена: Парри, Фиппс, Мартенс, Нельсон и др.
За эти сутки движение «Красина» было настолько малозаметным, что, казалось, его положение относительно Семи Островов вовсе не изменялось. Ночью машины не работали, так как было бесполезно тратить пар на толкание «Красина» в атаку на мощные льдины, которые спокойно отпихивали его назад, даже не давая трещин. По десять раз отходил корабль для разбега, оставляя на краю ледяного поля острый, красный от ржавчины треугольник — след своего носа.