Всемирный следопыт, 1928 № 10 - Страница 22
Предыдущие ночи давали себя знать; если в лихорадке поисков мне было достаточно трех-четырех часов сна и больше не спалось, то теперь, лежа около богатых раскопок, я решил как следует отоспаться. Ночью сквозь сон до меня доносились вой ветра и грохот бившихся о камни волн…
Когда наутро я вышел из убежища, часы показывали, что мой сон длился десять часов. Я направился к водоему помыться. Вода оказалась зацветшей и гнилой. Пришлось поэтому итти к лодке, около которой лежала предусмотрительно захваченная четверть с пресной водой.
Подойдя к лодке, я пошатнулся, как от удара, и невольно свистнул: в лодке чернела огромная дыра; соседняя скала местами позеленела от масляной, едва просохшей, краски. Очевидно, волны во время бури ночью били о скалы крепко привязанную лодку, Действительно, вблизи на волнах лениво качался кусок ярко-зеленой доски…
Починить лодку на месте, как показал осмотр, было невозможно. Правда, можно было бы заткнуть дыру брезентом лузана (кусок материи с дырой для головы — одежда зырян), однако, не было гвоздей, чтобы прибить брезент. Оставалось ждать приезда бота с рабочими.
Ругая себя за непредусмотрительность, я понес бутыль с водой к стоянке. Когда я разводил костер, у меня мелькнула мысль: «А что, если они не догадаются, где я нахожусь?..»
Я сильно встревожился. Единственным указателем направления, по которому я уехал, была оставленная мною записка на втором острове. Но ночная буря непременно должна была оторвать намокшую часть бумаги от сухой, лежавшей под камнем. Нарисованные мелом стрелки, вероятно, смыты водой. Как же, в таком случае, товарищи меня отыщут?..
Положение было скверное: никем не посещаемый островок, невозможность с него выбраться, отсутствие свежей пресной воды, запас пищи всего на один день (правда, его можно было бы растянуть на несколько дней)… Ружье осталось у товарищей; к тому же и стрелять-то здесь нечего, кроме редких чаек. Рыбу же руками не поймаешь.
За девять лет скитаний в области Коми (зырян) я встречал немало опасностей: дважды приходилось мне блуждать в лесу по нескольку дней; раз случалось и замерзать; однажды ночью в Татарской республике бандит, промахнувшись, вместо удара по моей голове согнул ломом железный прут тарантаса; приходилось мне и тонуть и подвергаться нападениям хищных зверей, но сидеть на необитаемом островке среди моря, без лодки и припасов еще не случалось…
На горизонте чернел длинной полоской дымок парохода. Но, увы, пароход не мог подойти ближе, так как часть моря, где тянутся островки, опасна своими подводными камнями. Сидеть и размышлять о своей судьбе было более чем бессмысленно. Я решил взяться за работу.
Не раз лопата застывала в моих руках, когда проносилась назойливая мысль: «А вдруг они не приедут»…
Вечером, после скромного ужина, я погрузился в тревожный, поминутно прерывавшийся, сон. Ворочаясь с боку на бок, я высчитывал, в котором часу может притти бот.
Наступило утро. Миновали все сроки, а бота не было… Весь день до позднего вечера я просидел на самом высоком мысу островка, глядя на голубеющую на горизонте полоску второго острова, откуда должны были приплыть товарищи. «Там, — думалось мне, — ищут они меня и, не найдя меня и моей записки…»
Пахнул морозный ветер с океана. Медленно, нехотя побрел я на стоянку. Почувствовав жажду, я взял бутыль с водой и неловкими, как бы окаменевшими, пальцами начал вытаскивать пробку. Внезапно бутыль выскочила у меня из рук и разбилась. Не стало даже хорошей воды…
Нечего и говорить, что я провел ужасную ночь. Как только стало светать, я побежал на берег посмотреть, не едут ли товарищи. Однако никого не было…
Настало утро, ясное и сверкающее. С тяжелым сердцем сидел я на стоянке, любовно перебирая обмытые черепки, каменные орудия, глядел на записи дневника и думал: «А нужны ли теперь мои находки? Если оставить открытыми, их развеет ветром, если же спрятать в укромное место, то кто их найдет?..
Трудность голодного пайка усугублялась бедой с разбитой четвертью. Пресная вода водоема оказалась до-нельзя прогнившей и, даже прокипяченая, вызвала сильную рвоту.
Работа не клеилась. Она потеряла всякий смысл» Чтобы чем-нибудь развлечься и не терзать себя загадкой «приедут — не приедут», я придумал себе занятие: сделал из бечевки петлю, окружил ею глубокую впадину в скале, положил туда кусочек хлеба, а сам с бечевкой залег за скалу. Вскоре парочка чаек, надоевшая мне своими жалобными воплями, закружилась над приманкой.
Схватить приманку налету было невозможно— впадина была чересчур глубока; птице приходилось опуститься на скалу и сунуть голову в отверстие впадины.
Прошло часа два, пока одна из чаек догадалась это сделать. Движение руки — и петля затянула шею птицы. Чайка отчаянно рванулась в воздух, но бечевка крепко ее держала. Яростно металась птица во все стороны и, наконец, как-то боком, как аэроплан, стремительно скользнула вниз.
Привязав птицу за ногу, я отпустил ее, чтобы другой конец бечевки прикрепить к кусту. Чайка в кровь исклевала мне руку.
Прежде всего надо было отыскать чайке пищу. Я отправился на поиски червяков, гусениц, мух. За этим занятием у меня прошел весь день.
К вечеру, на мое счастье, пошел дождь. Устроив из брезента лузана нечто в роде подноса, я собрал довольно много воды.
Следующие сутки не принесли ничего нового; лишь уменьшился и без того скудный запас пищи. Чайка и ее пропитание, а главным образом опыты и наблюдения над ней, поглощали все мое внимание.
Новые сутки. Я лежал, забившись во мху, дремал и грезил. Отрывки мыслей, воспоминаний… Пронзительно кричали две прилетевших чайки, глядя на мою пленницу, затем и они исчезли…
Было так тихо, что временами казалось, что кругом не было жизни. Мелькала мысль: «Быть может, и сам я уже ушел от жизни…»
Отпущенная на волю чайка (собирать ей пищу было слишком утомительно) мгновенно исчезла, и больше ни одна из этих красивых, но крикливых птиц не прилетала…
Счет времени был потерян… На пятый день неожиданно раздался заглушенный звук знакомого свистка, за ним — второй, третий… Моя рука автоматически схватилась за свисток. Я свистнул.
Только через минуту, глядя на свою руку со свистком, я попытался сообразить, зачем свистел. Мысль, что на острове кто-то может свистеть, показалась мне нелепой и безумной, настолько я привык за эти мучительные дни думать, что, кроме меня, нет никого вокруг.
Повторился свист, протяжный, настойчивый…
Я порывисто вскочил на ноги, но тут же от слабости упал. Затем, придерживаясь за скалы, обливаясь потом, кое-как вскарабкался наверх. Засвистел отчаянно, изо всех сил, опасаясь, что уедет тот, кто свистел. Ответный свист— и через несколько минут, смешно размахивая руками, ко мне бежали двое товарищей по работе…
Не буду описывать встречу трех друзей, из боязни показаться сантиментальным…
Оказалось следующее. В назначенный день товарищи приехали на первый островок, где, конечно, не нашли меня. Тем не менее, они осмотрели остров и, подобно мне, признали его неинтересным.
Решив, что я уехал на второй по намеченному маршруту остров, они двинулись туда. Однако меня и там не оказалось. Товарищи пришли в недоумение. Остров был большой. Поиски меня, а также буря заставили их пробыть на нем более двух суток. Затем они вернулись на первый островок. Буря, разыгравшаяся в ночь моего отъезда (та самая, что исковеркала мою лодку), заставила одного из них подумать о катастрофе…
Намеревались уже ехать в Кемь и заявлять властям о катастрофе со мной. Однако второй из товарищей, охотник и прекрасный следопыт, решил снова осмотреть второй островок, куда я уехал от них.
Подъехав к тому месту, где я должен был причалить на-лодке, он вышел на берег. Взобравшись на скалы и вглядываясь в противоположную сторону, товарищ заметил темнеющую полоску третьего острова..
Он пошел на противоположный берег острова. Осматривая скалы у берега, заметил в двух местах зеленую краску, оставшуюся от моей лодки (след перетаскивания через остров, как это верно поняли мои спасители).