Всего несколько дней - Страница 26

Антон вымыл после обеда посуду, а она все читала, и он думал, вычитает ли она в сказке себе приговор и что из этого получится дальше.

— Скверно! — оставляя книжку, сказала она. — Противный портняжка, не уважаю.

— За что? — не понял он.

— Если ты не понял, значит, совсем не такой чуткий ты человек, не такой тонкий и душевный, как мне вообразилось. Неужели ты другой? — допрашивала Ася, глядя на него не мигая, уронив между колен руки, хмуря брови. — Неужели надо объяснять? Храбрый портняжка, отважный, самостоятельный, всевозможными хитростями добивается полкоролевства и королевны. Она, узнав, что он не знатного рода, а бывший портняжка, гонит его, а он опять же хитростью и ловкостью добивается остаться при ней. Не из любви, а из-за королевства. Неужели не стыдно? А? Не стыдно? Ты не понял, что стыдно?

Он молчал, пораженный. Он не так прочел сказку. Они совсем по-разному ее прочитали. Он осуждал королевну за ее королевское чванство. Но на то она и королевна!

— Конечно, она не полюбила его, — продолжала Ася. — А он? Потерял достоинство, стыд, честь, лгал, унижался. Зачем? Чтобы владеть королевством. Я выгнала бы его не за то, что он портняжка. Выгнала бы за бессовестность. Разочаровалась в сказках братьев Гримм, — заключила она.

Антон понуро стоял посреди комнаты с веником в руке, собираясь хоть немного подмести пол. Стыдно ему: не понял того, что так ясно увидела она.

— Я тебя уважаю за то, что тогда от нас ушел, — сказала Ася. — Если бы тогда не ушел и начал вилять перед мамой, я не стала бы с тобой дружить и… любить.

— Лю-бить? — повторил он, заикаясь, как Колька.

— Испугался? — засмеялась она. — Ах, сколько в тебе недостатков, Антон!

— А свою маму ты любишь? — спросил Антон по привычке прятаться от трудных ситуаций.

— Конечно! Но не так, как ты свою. Мы разные люди. Вот, например, я думала, думала и надумала: не хочу быть гидом-переводчицей. Скучно что-то.

— Кем же ты будешь?

— То-то и беда, что не знаю. Просто не знаю, — разводя руками, призналась она.

— Может быть, найдешь, в конце концов, какое-нибудь призвание?

— Не знаю. Мама расстроена, а дед верит, что-то подвернется. Дед — оптимист.

— Замечательный твой дед! — вырвалось у Антона.

— Бабушка еще лучше. Он командовал ротой, бабушка вынесла его с поля боя, почти убитого, волокла на шинели. Бомбы рвутся, со всех сторон артиллерийский огонь, гибель, а она все тянет и тянет шинель, а он без памяти на шинели, почти не живой. Антон, я не терплю ребят, у которых на уме только гитары, да джинсы, да жвачки резиновые… Я не современная, экспонат прошлого века.

Антон кинул веник и в порыве, почти в экстазе, снял со стены папину самую дорогую картину, где над цветущим лугом летит похожее на птицу белое облако, протянул Асе.

— На. Это последнее папино. Наверное, он мне ее завещал. Наверное, завещал. Дарю тебе.

Она подержала картину, грустно вгляделась и вернула.

— Нельзя дарить папину память.

Антон постоял в растерянности и повесил картину на прежнее место.

— Ты права. Я учусь рисовать. Первую лучшую картину подарю тебе.

— Нет. Первую маме.

— И тут ты права. Какой же я идиот! Видно, я плохой человек, а ты…

— Ладно, там разберемся, — улыбнулась она. — Бери судки, выйдем Кольке навстречу, понесем передачу в больницу.