Воздушный штрафбат - Страница 19

Доктор вытащил из принесённого с собой потёртого саквояжа инструменты и приступил к делу. Прищурив один глаз и, оттопырив нижнюю губу, он сосредоточенно осмотрел Нефёдова, послушал с помощью специальной трубы его сердце, посчитал пульс; снова заглянул в глаза пациенту и ощупал голову, после чего сделал укол…

Перед тем как уйти доктор взглянул поверх очков на молодого человека своими мудрыми стариковскими глазами и, немного подумав, сказал:

– Не сочтите за грубость, голубчик, но я бы посоветовал вам жениться, как можно раньше. У людей вашего телесного и духовного склада есть слишком много шансов уйти в лучший мир в цветущем возрасте, не оставив после себя потомства. Так то вот-с…

***

В Ольгином доме Борис оказался окружён такой заботой, что первое время сильно смущался и никак не мог привыкнуть, что все тут к нему относятся, словно к родному сыну. Мать Ольги сразу же позвонила Фальманам и сообщила, что с их приёмным сыном случился несчастный случай, но, мол, к счастью всё обошлось. Она также сумела легко решить вопрос с Яковом Давыдовичем, чтобы мальчик наблюдался опытным врачом у неё на квартире.

Пока Нефёдов мучался от рвоты и сильных головных болей, у его кровати постоянно находилась заботливая сиделка – мать и дочь поочерёдно меняли молодому человеку повязки, поили больного чаем, следили, чтобы в указанное доктором время он не забывал принимать прописанные микстуры.

Таким образом, на какое-то время сирота оказался в центре всеобщего внимания и любви. И мать Ольги – Екатерина Алексеевна и её отец – Фома Ильич отнеслись к новому обитателю своей квартиры с большой теплотой. Им пришёлся по душе открытый жизнерадостный нрав юноши. Ну и конечно, свою роль сыграли обстоятельства, при которых Борька получил свои ранения. Ведь он пострадал за честь их дочери.

– В нашем роду все женщины хотя бы раз в своей жизни бывали причиной для дуэли, – шутливо рассказывала Борису Ольгина матушка. К этому времени юноше стало значительно лучше, и он вместе со всеми домочадцами проводил вечера в удобном кресле в уютной гостиной.

– Когда я училась на втором курсе Смольного института, мой будущий муж стрелялся из-за меня с одним подпоручиком. Кажется, тот служил в артиллерии, хотя, обычно артиллеристы, головы которых не так горячи, ибо постоянно охлаждаются сухой математической диетой, не столь драчливы. Но то ли этот подпоручик действительно был так сильно в меня влюблён, то ли ему наскучила его баллистика с механикой, но он всерьёз потребовал от студента удовлетворения и слышать не хотел о примирении.

Голос Екатерины Алексеевны звучал удивительно мелодично. Временами, по ходу рассказа, она заливалась звонким смехом, ослепительно улыбаясь. Это была женщина той благородной красоты, которая не меркнет с годами, а лишь придаёт своей обладательнице царственного блеска. Даже в свои сорок лет Екатерина Алексеевна могла бы непринуждённо царствовать в аристократических салонах и кружить головы блестящим гвардейцам в мазурочном вихре бальных залов. Но в нынешние времена, когда законодателями мод являлись почти поголовно страдающие отсутствием вкуса жёны кремлёвских выскочек, с такой внешностью безопаснее всего было пребывать в ранге скромной домохозяйки.

– Служанка одной моей подруги заранее узнала о готовящейся дуэли, – продолжала свой рассказ хозяйка дома, – и конечно она из любопытства поехала посмотреть на сиё редкое зрелище, а потом через мою приятельницу этот рассказ дошёл до меня. Стрелялись они естественно на Чёрной речке. Где же ещё?! Ведь там дрались Пушкин и Дантес. Подпоручик прибыл минута в минуту с секундантом и врачом. Господин же студент нанял какого-то пьяного извозчика и тот завёз его в сугробы и высадил в полутора верстах от нужного места. По дороге бедолага потерял калошу. Он так и предстал перед затянутым в парадный мундир побледневшим подпоручиком – в одной галоше и в плохоньком пальтишке.

По рассказу Екатерины Алексеевны пистолет в руке её будущего мужа разорвался при выстреле. То ли неопытные секунданты положили в него слишком большой заряд пороха, то ли купленный в лавке антиквара дуэльный набор за давностью лет утратил работоспособность. Студенту наспех перебинтовали платком руку, после чего подпоручик подошёл вплотную к барьеру и долго целился.

– Артиллерист бы отменный стрелок и обязательно убил бы меня с такого расстояния наповал, – вступил в разговор Фома Ильич, – если бы не медальон, который за несколько дней до этого подарила мне Катенька.

Фома Ильич снял с шеи и продемонстрировал Нефёдову повреждённый пулей медальон с написанным маслом портретом юной девицы. Девушка на миниатюрном портрете была как две капли воды похожа на Ольгу.

– Я не знал тогда, что по законам дуэли полагалось предварительно снять с себя все посторонние предметы, – благодушно продолжал Фома Ильич. – Когда же секунданты сообщили мне об этом, я тотчас выразил готовность предоставить своему противнику повторный выстрел. Но он оказался человеком не только благородным, но и милосердным. Мы отметили счастливое окончание нашего поединка в ресторане и впоследствии стали друзьями.

– Правда на следующий день у Фомы началось заражение крови из-за несвоевременно оказанной хирургической помощи, и ему чуть не отняли руку, – вновь подхватила нить повествования хозяйка. – Но именно благодаря этому увечью его не взяли в армию в 1914 году. А тот подпоручик погиб в первый же год… где-то в Пруссии. Нелепо погиб. Его полк в полный рост пошёл в атаку на немецкие пулемёты и почти полностью был выкошен неприятельским огнём…

В 1931 году в семье Фальманов произошла трагедия. В приступе тяжёлой депрессии после затяжной ссоры с мужем Маргарита Павловна выстрелила в Якова Давыдовича из его наградного «Браунинга».

Пока её раненый муж, воя от боли, катался по полу спальни, женщина спокойно надела в другой комнате своё лучшее чёрное бархатное платье, прикрепила к груди старинную бриллиантовую брошь, накинула на плечи подаренное супругом к пятнадцатилетию свадьбы шиншилловое манто и отправилась в элитную парикмахерскую на Кузнецкий мост. Сделав шикарную причёску и маникюр, Марго на такси поехала к известному московскому драмтеатру, о работе в котором мечтала со времён своей студенческой юности. Свою смерть несостоявшаяся актриса превратила в публичную драму. Она покончила с собой на глазах многочисленных прохожих – на улице прямо перед входом в театр…

Якова Давыдовича удалось спасти лишь благодаря тому, что выстрел за стенкой услышали соседи и вызвали «неотложку». Потерявшего сознание от большой кровопотери мужчину доставили в Кремлёвскую больницу в Потешном переулке, где ему была сразу сделана операция.

Во время этих событий Бориса не было в квартире. Возможно, это спасло ему жизнь, ибо обезумевшая женщина вполне могла всадить пулю и в ненавистного ей подкидыша…

Нефёдова временно взял к себе старинный друг его отца – Николай Владимирович Латугин. В начале двадцатых после тяжёлой авиакатастрофы ему ампутировали ступни ног. С тех пор Латугин преподавал тактику в серпуховской авиационной школе стрельбы, бомбометания и воздушного боя. А недавно получил назначение занять ответственную должность в Севморпути.

Лицо Николая Владимировича несло на себе отпечатки нескольких пережитых аварий. Но рубцы и шрамы не обезобразили мужчину, а скорее сделали его облик ещё более мужественным. С первого же взгляда на внимательные, чуть грустные глаза Латугина возникало убеждение, что перед вами человек порядочный и глубокий.

После потери ног бывший комкор ходил широкой раскачивающейся матросской походкой. Главком ВВС личным приказом разрешил Латугину носить с гимнастёркой или френчем широкие гражданские брюки на выпуск, чтобы не так заметны были протезы. Так они вдвоём и ходили по кабинетам высоких инстанций – Латугин поставил перед собой цель определить Бориса в первоклассное учебное заведение, куда в те годы стремилось большинство ровесников Нефёдова.