Воспитываем детей по методу Марии Монтессори - Страница 11

Как же так, – скажут ревнивцы Монтессори-педагогики, – ведь известно, что Мария Монтессори была против выдуманных историй, сказок и всякого другого, что уводит ребенка из мира реального?! Уводит от реальности, но не от величайшей вековой культуры человеческого рода, наших бабушек и прабабушек, передававших их из уст в уста и хранивших сказки в своей особенной исконно русской душе. Как бы мы ни ругали нашу молодежь и не называли ее «поколением Пепси» или как-то иначе, – спросите любую девчонку или парня, знают ли она или он сказку про Снегурочку или про Курочку Рябу с Золотым яичком, или про Рыбака и Рыбку – всякий улыбнется и скажет: «Конечно, знаю! В детстве мама или бабушка рассказывали». Сказки связывают нас с нашим родовым прошлым, они охраняют нас от забвения, объединяют, напоминают, что мы все одной человеческой крови.

Другое дело, действительно ли маленькие дети нуждаются в сказках? Или, по крайней мере, в том количестве сказок, какое им преподносят взрослые? Последовательница идей Марии Монтессори в России Юлия Ивановна Фаусек так писала на эту тему.

«Я сделала три раза опыты: после завтрака и свободных игр, когда дети усаживались вновь за работу, большею частью за рисование, я заявила детям, что буду рассказывать сказку в соседней комнате, и кто хочет меня слушать, может прийти туда. Я ушла и села, но ни один ребенок не пришел ко мне; даже Нюта, страстно любящая сказки, не подняла головы от работы. Некоторая часть детей отзывается на сказку или просят рассказать ее только во время отдыха, когда они предоставлены сами себе, и то, если у них нет какой-нибудь поглощающей их игры. Большею частью сказок просят дети, не умеющие сами заняться чем-нибудь, и дети, избалованные постоянными рассуждениями взрослых дома.

Мнение, что дети, особенно любящие слушать сказки, обладают богатым воображением, мне кажется ошибочным. Скорее им обладают дети, хорошо умеющие придумать игру и играющие подолгу в одиночестве. В этом случае их ум работает все время активно и самостоятельно, претворяя накопленный наблюдениями запас материала в необходимые для игры образы. В первом же, в слушании сказок, они пассивно воспринимают измышления чужой фантазии. Ведь не скажут же про человека взрослого, страстно любящего фантастические рассказы, что он обладает богатым воображением».

Подразумевают ли дети под словом „сказка“ действительно историю с фантастическим элементом, с небывалыми сказочными персонажами, или для них слово «сказка» заключает в себе все, что рассказывается? Я думаю – последнее. Детям можно рассказывать самые простые, самые обыденные реальные вещи, и они будут слушать с захватывающим интересом и называть рассказываемое сказкой. Это слово они привыкли слышать с колыбели. «Расскажите сказку про самовар» (я рассказывала о том, как Ася поставила самовар, с мельчайшими подробностями, и как дети пили чай).

За три года нашей практики у меня накопились следующие наблюдения: дети сами редко просят сказок – при условии возможности организованной работы. Большей частью просят об этом старшие дети (5–6 лет), пришедшие к нам из дому, уже очень искушенные в этом отношении. Но это продолжается недолго. Скоро их захватывает работа, общие игры, и им не хватает времени на сказки. Маленькие просят сказок очень редко.

Верят ли действительно дети в сказочных персонажей и вообще в сверхъестественное в сказке? Они, если и верят, то верят поневоле. Верят потому, что еще очень легковерны по своей природе, что даже самые простые, самые реальные вещи еще ими не опознаны, что у них нет никакого опыта, и главное, что так хотят взрослые. Взрослым нравится, когда ребенок верит в небылицы. «У него такая богатая фантазия», – говорят они и всячески поддерживают в нем эту веру сказкам, зрелищам и проч. А между тем всякий внимательный человек, живущий с маленькими детьми, замечает на каждом шагу, как бьются эти маленькие дети, чтобы вырваться из мира нереальностей и соприкоснуться с действительностью. Как страдают втихомолку ото всей той «фантастической» чепухи, которой так усердно угощают их старшие»».

И все-таки мы будем рассказывать детям народные сказки! Пусть они слышат настоящую русскую речь, ловят неповторимую мелодию русского слова, чувствуют ритм и склад нашего исконного говора. Дело не в небылицах, о которых дети все равно очень скоро будут думать с улыбкой, а в красоте и истинности сказочных смыслов.

Однажды мама сказала трехлетнему сыну: «После завтрака поедем в Малаховку. Там наша дача без нас скучает. Будем полоть сорняки».

Мальчик не знал, что такое «поедем в Малаховку», но события этого дня разворачивались так быстро, что он лишь успевал глядеть по сторонам, боясь отпустить мамину руку. Сначала они ехали на метро, потом на электричке, потом на автобусе. Иногда малыш спрашивал:

– Мы едем в Малаховку?

– Да! В Малаховку! – отвечала мама.

И слово «Малаховка» надолго связалось в его сознании с представлением о поездке куда-то, о длинной дороге, об электричке и жарком автобусе, набитом людьми.

С тех пор, когда мама говорила слово «поедем», сынок возвращался к этим событиям и быстро говорил: «Поедем… в Малаховку», хотя мама предлагала ему отправиться всего лишь в центр города, в зоопарк или поликлинику. Малаховка в сознании ребенка стала олицетворением любого иного, чем дом, места: другой улицы, другого города, другой страны и даже другого материка.

У маленьких детей нет ощущения большого пространства. Они не могут себе представить, что такое далеко или близко. Они – дети места. Того самого места, где утром просыпаются и вечером засыпают. Все остальная территория Земли для них непостижима, необитаема.

Взрослые в то же время хорошо ориентируются в пространстве, многие любят путешествовать, преодолевать расстояния, ориентируются по карте. Взрослый никогда не перепутает город Москву, страну Россию и материк Евразию. А малыши путают постоянно.

В «Книге о маленькой школе» Елена Литвяк пишет о том, что пространство начинает существовать для человека только, когда он научится узнавать предметы по их очертаниям. «Предметы наполняют собой нечто, называемое пространством. Они – точки в бесконечном мире, между которыми словно бы протянута невидимая веревочка, дающая чувство безопасности. Первые точки на первой карте жизни. В начале жизни «весь мир» – это мама, она единственный понятный «предмет» и единственное возможное пространство бытия одновременно. От нее ребенок получает пищу, тепло, по ее голосу, мимике и жестам учится распознавать – безопасно ли сейчас окружающее его Нечто? Привычка быть защищенным превращается постепенно в привычку выгораживать себе жизненное пространство – место и вещи, с которыми хорошо. Лет с четырех вещам приходится потесниться – множество людей (помимо родственников) наполняют жизнь ребенка радостью, смыслом, но и тревогами. Из кольца материнских объятий – в недра кроватки, манежа, коляски. Чуть шире – песочница. Увеличение жизненно важного пространства ребенка и его самосознание – взаимозависящие величины.

Ангельская простота младенческих времен, когда нет ничего своего. Нет еще слова «Я». Малыш, немного научившийся говорить, скажет не «я спал», а «Женя спал». И вдруг – настоящий взрыв. Ребенок понимает, что погремушка – моя, кроватка, мама, дом – все! – мое. В ту же секунду как по волшебству эти вещи начинают для него быть, он все время обращает на них внимание, не может расстаться и главное – совершенно бесстрашно передвигается в рамках известного домашнего пространства. Более того, он впитывает, запоминая, домашние запахи и звуки, впервые консервируя образ своего места, дома, родины в памяти. Даже очень маленький ребенок, возвращаясь с прогулки, может интуитивно определить, что это в его доме жарится картошка, потому что так пахнет только его дом. Может быть, еще и поэтому малыши часто берут с собой в садик или в гости любимые вещи (игрушки) из дома, ведь они хранят его тепло и знакомый запах. И в новом незнакомом месте часто дети, прежде всего, обращают внимание на запахи и звуки, радующие или пугающие, влияющие на дальнейшее желание появляться здесь снова».