Третий пояс мудрости. (Блеск языческой Европы) - Страница 57

Эстонцы и куроны тоже изображали своего громовержца Таару в виде чудовищного дракона, обитавшего в огромном дубе в посвященном ему лесу, где приносились в жертву скот и люди, устраивались ритуальные бои и танцы, дабы земля исправно плодоносила, а животные нормально развивались. Этот персонаж, судя по его имени и функции, несомненно родствен финскому Тооре (Туури), скандинавскому Тору, германскому Донару, греческой Тритогении (эпитет Афины), кельтскому Таранису, ирландскому Торману, — имена всех этих громовержцев восходят к санскритскому trita, вавилонскому, tar, хаттскому taru и обозначают одно и то же — молнию или гром. Богиней грозы была, например, Иштар (иш — вода, тар — гром), имевшая звукоподражательное прозвище Туруру.

К этому разряду богов можно отнести и Флинса, или Флинца, чье имя, вероятно, означает — кремень. Статуя этого бородатого и тощего, как скелет, божка с черным обожженным посохом в руке покоилась на большой кремневой плите, вечно готовой исторгнуть из себя искру животворящего пламени. Спутником Флинса был какой-то зверь, напоминающий не то собаку или волка, не то сильно окарикатуренного льва. Вполне возможно, что Флинс — это какой-нибудь архаический громовержец, вытесненный на задний план по мере совершенствования славянского пантеона. В античном мире, например, «первым изображением бога войны было копье, а Юпитера — кремневое орудие», отмечал С. Рейнак. Как уже говорилось, черезпеняне почитали в виде копья своего Геровита, а готы называли Перуна, изображавшегося, кстати, с кремнем в руке, именем Файргуни (Скала). Да и ранний эпитет Перуна — Дундер явно перекликается с именем громовержца Донара, Их днем был четверг, и сражались они похожим оружием, где наряду с молниями и топором заметное место занимали камни. Предполагают также, что Флинс был славянским богом смерти, некоторые его черты перешли потом к Кащею — чудовищу в виде скелета, неуязвимому, сильному и злорадному колдуну, герою многих русских сказок.

Но в сказки Кащей пришел уже не таким, каким был в мифах. Остался он, правда, бессмертным и дюже охочим до молодых девушек, похищая их с брачного ложа подобно эльфам или пушкинскому Черномору. В день свадьбы была, например, похищена невеста Перкунса — Вайва (Радуга). Но это, можно сказать, вторая часть биографии Кащея. А начинал он ее разбоями на Днепре, охотясь за рыбаками князя Владимира. Днепром звали бога, владевшего одноименной рекой. Когда, в незапамятные еще времена, из тринадцати водопадов, давших имена рекам, выделилось главное божество — Днепр, он сразу сделался местом оживленного паломничества. Остальные двенадцать рек стали его «свитой» наподобие дюжины дружинников киевских князей. Каждый лодочник, плывший вниз по течению, приставал к большому острову, расположенному в четырех днях пути от устья, и приносил жертву — хлеб, мясо, молоко, вино или медовый напиток под большим дубом, выпрашивая счастливого возвращения. Вот там-то и обосновался Кащей. Рыбаков и проезжих купцов он обращал в золотых и серебряных рыбок и уносил в свое тридевятое царство, тридесятое государство. Наконец терпение князя истощилось, он повелел Казарину отыскать татя и наказать его. Тот выловил в глубинах Днепра щуку, заставил ее заговорить и так узнал местопребывание исчезнувших рыбаков. Набросив на щуку петлю, Казарин вынудил се (а это и был сам Кащей) освободить их… В этом коротком эпизоде истоки целого сборника волшебных сказок: о Емеле и Золотой Рыбке, о Руслане и Людмиле, об Иване и Елене Прекрасной. Не меньше Таких истоков и в истории похищения Милолики. Здесь уже появляется и Баба Яга, давшая Чуриллё, возлюбленному Милолики, «ариаднин» клубок ниток, приведший его к Кащею, и богатырский конь Тугарин, перемахнувший стену Кащеева замка, но зацепивший проволочку с колокольцами, и спасение от погони, когда конь одним ударом копыта выбивал гору. Сквозь эту гору Кащей прорывался семь дней (подобно Сканде, прорывшему туннель сквозь гималайскую гору Краунча), и это наводит на мысль, что он — космический персонаж, символ зимы, умирающей во время весеннего равноденствия и воскресающей через семь месяцев.

Что же до Бабы Яги, то здесь тот довольно редкий случай, когда она выступает в роли раци — доброй советчицы (на ее двойственную природу не раз обращалось внимание). Но такой образ редок. Чаще Баба Яга выступает как персонаж космический, вилктак, или вовкудлак, — оборотень, родственный скандинавским волкам, проглотившим солнце и месяц, индийским и гиндукушским драконам Вритре, Грахе (Захватчик), Раху и Грахну, сотворившим то же самое (не отсюда ли украинское «рахуба» — беда, несчастье?), или, скажем, финской старухе Лоухи, похитившей небесные светила. Освобождение Индрой солнца, луны и звезд и возвращение их на извечные пути зафиксировано «Ригведой» во 2-м тысячелетии до н. э. Значит, миф родился еще раньше и успел стать популярным. А так как небесные светила антропоморфизировались у всех народов в конкретных личностях — Аполлоне, Гелиосе, Диане, Свайкстиксе и десятках других, то в том же 2-м или даже 3-м тысячелетии до н. э. в мифы пришел еще один всемирный мотив — о герое, проглоченном каким-нибудь чудовищем вроде дракона или кита и освободившем самого себя благодаря ловкости, храбрости и силе. Чаще всего это случается на третий день, когда начиналась третья девятидневная «лунная неделя» после трехсуточного отсутствия луны на небе. В некоторых сказаниях героя сопровождают семь или девять товарищей, как Тесея, прибывшего на Крит сразиться с Минотавром, обитателем Лабиринта. Р. Лихтенберг напоминает, что «еще в средние века такие здания назывались «жилищами драконов», и тут можно вспомнить кносскую монету, где Лабиринт имеет в плане форму свастики. Время рождения этого цикла мифов зримо совпадает с пиком повсеместного сооружения или изображения лабиринтов.

Любопытна и еще одна деталь, связывающая Кащея и Бабу Ягу. Имя Кащей руссы заимствовали из тюркского в значении раб, пленник. Яга (как и хорошо знакомый нам ягненок) на санскрите — жертва, а на древнерусском (чага)… тоже пленница! Пленник и жертва в те времена были, увы, понятиями родственными.

Но ведь ни в одной сказке эти зловредные персоны не бывали ни пленниками, ни жертвами, если не считать мимолетных эпизодов. Напротив, Кащей сам то и дело захватывал кого-нибудь и доставлял в свой замок. Баба Яга занималась тем же, после чего немедленно разводила огонь, дабы полакомиться мясом горемыки, то есть по существу приносила жертву… самой себе! Не означает ли это, что оба они первоначально были героями какого-то общего сюжета, утраченного довольно рано и невосстановимого из-за отсутствия параллелей в мифах других народов?

Можно, правда, вспомнить Геракла, отбывавшего рабство у Омфалы, и другие аналогичные мотивы, но такие построения весьма шатки. Ведь не прилипла же к Гераклу кличка «раб»! А вот то, что кащеями назывались как раз жертвы нашего персонажа, а уж потом это слово перешло на него самого — можно допустить с большой долей вероятности. Такие случаи известны. Обращает на себя внимание и двойственное написание этого имени: Кащей (основное) и Кощей. Здесь нет ни описки, ни диалектизма. На церковнославянском языке кощеями назывались княжеские отроки. Вот откуда похищение невест («право первой ночи»). Вот откуда обращение в рабство свободных рыбарей. И вот почему со временем Кощей отождествился с Кащеем. Подлинное же его имя так и осталось нам неведомым. Быть может, им было имя Флинс…

Полное имя Бабы Яги можно перевести как «жертва бабе». Баба, или вава, по-тюркски — предок. Еще скифы, половцы и другие степняки воздвигали каменные, а позднее металлические сидячие или стоячие изваяния таких баб (нередко с чашей в руке), посвящая их своим умершим предкам, чаще всего воинам и женщинам. Особо почитаемые отливались из золота и были пустотелыми (как бык Фаларида). Кочевые и охотничьи народы приносили им в жертву животных, наиболее часто ягнят, или их шкуры. Взамен статуя давала жрецу оракул. Нередко у подножия этих истуканов закалывали преступников или пленников, их кровью смазывали губы и глаза Золотой Бабы. Бывали и случаи добровольных жертв, как в Карфагене. Самый высокопочитаемый идол красовался в устье Оби, возле Обдорска (нынешнего Салехарда), куда совершали паломничества даже поляки и их западные соседи, хотя подобных баб можно встретить в Галиции, на Висле, в Западной и Восточной Пруссии. Быть может, это и навело Макферсона на мысль о том, что его кельтские предки некогда «владели Европой от устья реки Обь в России до мыса Финистерре, западной оконечности Галиции и Испании». На это можно лишь возразить его же собственными словами, что «потомки… всегда готовы верить самым баснословным россказням, лишь бы они делали честь их предкам». Писатель и поэт, профессор Дерптского университета штабс—капитан Г. А. Глинка считал Золотую Бабу богиней тишины и покоя. Немецкий дипломат и путешественник XVI века Сигизмунд Герберштейн располагал противоположными сведениями: статуя была выполнена в виде тройной матрешки и на ветру издавала «постоянный звук наподобие труб». В былинах эта Баба — уже вполне земной персонаж, хотя и принадлежащий потустороннему миру, но еще называемый не Ягой, а Златыгоркой, или Семигоркой. К ее обиталищу у Алатырь —  камня ездил Илья Муромец, чтобы вступить с нею в брак, и она родила ему сына Сокольника.