Танцоры на Краю Времени: Хроники Карнелиана [ Чуждое тепло. Пустые земли. Конец всех времен] - Страница 97

— Для меня она значит много.

— Каким образом?

— Лорд Монгров подобен пророку, которого никто не слушает. Библия полна таких историй.

— Тогда нам не нужно новых.

— Вы что, издеваетесь надо мной?

— Что вы, у меня и в мыслях не было…

— Тогда помогите Монгрову.

— У нас слишком разные темпераменты. Браннарт утешил бы его вместе с Вертером де Гете и Ли Пао. У него много друзей, кто будет это слушать. Они соберутся вместе и договорятся, что все, кроме них, недоумки, что только они знают правду и знают выход из любой ситуации. Это подбодрит их и не испортит никому удовольствия. Насколько мы знаем, их выходки всегда забавны.

— «Забавны» — это ваш единственный критерий?

— Амелия, если это доставит вам удовольствие, я пойду сейчас к Монгрову и буду стонать вместе с ним, но мое сердце будет против этого, любовь моей жизни, радость моего существования.

Она вздохнула.

— Я не хочу, чтоб вы лгали, мистер Карнелиан, не хочу подталкивать вас к лицемерию. Это большой грех.

— В ваших словах появился здравый смысл, дорогая Амелия.

— Простите. Наверное наше вмешательство бесполезно. Неужели Монгров позирует?

— Не только он. Не то, чтобы он был неискренен, просто он выбрал эту роль, хотя знает, что есть много других интересных мнений, не менее ценных, как и его собственное.

— За несколько коротких лет, которые остались… — донесся голос Монгрова, сейчас более отдаленный.

— Он уверен в своих словах?

— И да, и нет. Но он склонен верить полностью. Это сознательное решение. Завтра он примет совершенно другое решение, если ему наскучит эта роль (а я подозреваю, что она ему наскучит, потому что он наскучил другим).

— Но Юшарисп так чистосердечен.

— Жалко беднягу.

— Значит, для мира нет надежды?

— Юшарисп верит этому.

— А вы нет?

— Я верю всему и ничему.

— Я никогда прежде не понимала этой философии Конца Времени.

— Полагаю да, — он огляделся вокруг себя. — Я не думаю, что мы увидим здесь Лорда Джеггеда. Он мог бы объяснить вам эти вещи, так как любит обсуждать абстрактные вопросы. Я никогда не имел к этому склонностей, предпочитая делать вещи. Я — человек действия, как вы смогли заметить. Без сомнения, это связано как-то с тем, что я — продукт естественного деторождения.

Ее глаза, когда она посмотрела на него, были полны тепла.

— И все-таки что-то не то. Попробуем еще раз.

Джерек послушно уничтожил западное крыло. Они перестраивали ранчо. Красно-кирпичная готика Бромли уступила место настоящей готике средневековой Франции и Бельгии. Новое строение было больше, воздушней и легче прежнего, с узкими точеными башенками и причудливой формы окнами.

— Слишком помпезно, — сказала она, в задумчивости потирая подбородок. — Для Бромли это целый дворец, но здесь оно выглядит жалкой лачугой.

— Если вы воспользуетесь своим собственным аметистовым Кольцом Власти… — пробормотал он.

— Я все еще не доверяю этим вещам, — но она повернула Кольцо, одновременно загадав желание.

Сказочная башня, мечта ее детства, возвысилась перед ними. У Амелии не поднялась рука уничтожить свое творение.

Джерек в восхищении замер перед изысканным стодвадцатифутовым гигантом, увенчанным двумя башенками с красными коническими крышами, под которыми в полупрозрачном переливе красовались крошечные окошечки.

— Прекрасный образец типичной архитектуры Эпохи Рассвета, — похвалил ее Джерек.

— Вы не находите ее чересчур вычурной? — спросила Амелия, оробевшая от своих достижений.

— Эталон полезности!

— Вряд ли, — она покраснела.

Ее собственное воображение, ставшее конкретным, удивило ее.

— Еще! Вы должны сделать еще!

Еще одно вращение Кольца, и еще одна башня поднялась вверх, связанная с прежним маленьким мраморным мостиком. С некоторым колебанием она распылила первое здание, построенное Джереком по ее просьбе, и обратила внимание на окружающий ландшафт. Появился ров, наполненный водой из сверкающей речки; английский парк с геометрическими клумбами, полными ее любимых цветов, с волнистыми лужайками, с озером, кипарисами, тополями и ивами. По бледно-голубому небу плыли маленькие белоснежные облака. Затем она добавила нежные цвета — розовые и желтые, как в начале рассвета. Все было таким, как ей, тогда еще не респектабельной домохозяйке, а маленькой девочке, грезящей о сказке, приснилось однажды. Амелия с гордостью разглядывала творение своих рук, лицо ее сияло. Джерек упивался ее счастьем, наблюдая за своей любимой.

— О, я не должна была…

На лужайке пасся единорог. Он поднял голову, его глаза были мягкими и разумными. На золотом роге блестело солнце.

— Мне говорили, что все это не существует. Моя мать упрекала меня за глупые фантазии и уверяла, что из этого не выйдет ничего хорошего.

— И вы тоже так думаете? — она скользнула взглядом по его лицу. — Наверное я должна так думать.

Он промолчал.

— Моя мать внушала мне, что маленькие девочки, верящие в сказки, вырастают пустыми и разочарованными. Я постоянно слышала, что мир, в конце концов, суров и ужасен, и мы появляемся на свет для того, чтобы в жестоких испытаниях заслужить право стать обитателями Небес.

— Что ж, в этом есть разумное начало. Хотя это ужасно жить в постоянных лишениях, ожидая вознаграждения так долго…

— И все же здесь не меньше жестокости, чем в моем мире.

— Жестокости?

— Ваши питомники!

— Конечно.

— Правда, я лишь недавно поняла, что это не намеренная жестокость. Вам чуждо лицемерие.

Джерек был во власти эйфорической радости. Ему нравилось слушать этот нежный голосок, напоминающий мирное жужжание насекомого. Он готов был отдать многое, лишь бы она не умолкала.

— Если задуматься, в нашем обществе куда больше пленников, — сказала она. — Сколько жен томится в плену в своих домах, у своих мужей? — она помолчала. — Я не посмела бы думать о таких радикальных вещах дома, не говоря уже о том, чтобы высказать их.

— Почему?

— Потому что я обидела бы других. Оттолкнула бы своих друзей. Существуют нормы общественного поведения, куда более жесткие, чем моральные или правовые. Вы столкнулись с этим в моем мире, мистер Карнелиан?

— Я узнал кое-что, но не так много. Мы должны продолжить ваши уроки.

— Я видела тюрьму, где вы были в заключении. Сколько там невинных пленников! Жертвы бедности. И бедность порабощает столько миллионов людей, намного больше, чем вы могли когда-либо созерцать в своих питомниках. О, я знаю, знаю. Мне нечего вам возразить.

— Да?

— Вы добры ко мне, мистер Карнелиан, — ее голос затих, когда она снова посмотрела на свое детище. — О, оно так прекрасно!

Он шагнул к ней и обнял ее за плечи. Она не воспротивилась.

Прошло какое-то время. Она обставила их дворец простой комфортабельной мебелью, не желая загромождать комнаты. Она вновь установила строгий порядок дня и ночи. В доме появилось два больших пушистых кота черный и белый, а по аллеям парка вокруг дворца бродили единороги и олени. Ей хотелось книг, но Джерек не смог найти ни одной, поэтому, в конце концов, она начала писать книгу сама и нашла это занятие столь же захватывающим, как и чтение. И все-таки он продолжал добиваться ее расположения. Амелия все еще отказывала ему в полном выражении своих привязанностей. Периодически он делал ей предложение и получал один и тот же ответ, что дала церемониальную клятву — быть верной мистеру Ундервуду, пока смерть не разлучит их.

Джерек возвращался время от времени к убедительной логике, что мистер Ундервуд мертв много тысячелетий, и что она свободна. Он начал подозревать, что ей важна не клятва мистера Ундервуда, а она затеяла игру с ним или ждет от него каких-то действий, хотя какими должны быть эти действия, она не давала ни малейшего намека.

Эта идиллия, хотя и приятная, омрачалась не только его разочарованием, но еще тревогой за своего друга, Лорда Джеггеда Канари. Джерек начал сознавать: до какой степени он полагался на мнение Джеггеда о своих поступках, на помощь в беде, участие в своей судьбе. Юмора друга, его совета, самой его мудрости очень не хватало Джереку. Каждое утро, после пробуждения, он надеялся увидеть аэрокар Лорда Джеггеда на горизонте, и каждый раз его ожидало разочарование.