Тайна Ольги Чеховой - Страница 65

«Мы шагали 2000 км и видели уничтоженными все то, что было создано нами за предыдущие 20 лет. Теперь мы стоим перед логовом, из которого напали на нас фашистские агрессоры. Мы остановимся только тогда, когда выкурим их из их логова. Мы никому не должны давать пощады, так же, как они не давали пощады и нам. Страна фашистов должна стать пустыней, как наша страна, которую они сделали пустыней».

Сердце Оленьки стиснулось: что она делает в этой машине, которую прислал за ней начальник СМЕРШа Советской страны, поклявшейся сделать пустыню из Германии? Но разве у нее был выход? И разве она желала нацистам выиграть эту войну? И не лучше ли сегодня оказаться на стороне победителей? Ведь она всегда делала все, чтобы выжить и обеспечить свою семью, — с этой точки зрения ответ был ясен! Постаравшись успокоиться, Оленька позволила усталости победить и задремала.

Проснулась она от того, что машина свернула с большого шоссе и двинулась куда-то вправо по незнакомой узкой дороге. Здесь воздух не так был насыщен гарью и разрушения казались не такие чудовищными: один дом из трех.

— Куда мы едем? — разволновалась Оленька. — Разве не в Глинеке?

— А вам ничего не сказали? — удивился Дима. — Вам предоставили дом во Фридрихсхагене.

— Что значит — предоставили? У меня есть свой дом в Глинеке.

— У вас был дом в Глинеке, но теперь он уже не ваш. Там американская зона, а вы будете жить в советской зоне, во Фридрихсхагене.

— Что такое Фридрихсхаген? Где он, этот Фридрихсхаген?

— Пригород Берлина, где-то в Брауншвейге. Я там никогда не был, но говорят, это чудное место на берегу озера.

— Но у меня же семья и все вещи в Глинеке!

— Не беспокойтесь, все должно быть доставлено во Фрид-рихсхаген, а может быть, уже там.

— Если вы там никогда не были, как вы туда доедете?

— У меня карта — вот, посмотрите, — и он протянул Оленьке карту.

— Ничего не понимаю! Как вы разбираетесь в этой путанице?

— Я привык и сразу вижу, куда надо ехать.

— А адрес вы знаете?

— Конечно. Шпреештрассе, 2.

Оленька не успела решить, этот Фридрихсхаген — награда или наказание, как они туда приехали. Улицы городка были разрушены меньше других и выглядели даже мирно, словно война прошла мимо. Здания, окруженные деревьями, выглядели нарядными, хорошо ухоженными. Дом, предписанный Оленьке, был не хуже соседних, а кое в чем даже лучше: лужайка перед ним так удачно сбегала к озеру, что переходила в уютный песчаный пляж. Оленька быстро обошла дом — он был гораздо больше и благоустроеннее ее виллы в Глинеке. Так что можно было расценивать новое жилище как награду.

Кроме того, дом был меблирован, причем мебель во всех комнатах стояла дорогая, частично античная, что заставило Оленьку задуматься.

— А где хозяева этого дома? На каких условиях они его сдали? — спросила она Диму.

— Они его не сдали. Глава семьи — крупный нацистский преступник, он арестован, и его имущество конфисковано.

— А его семья?

— Я не знаю, что происходит с семьями крупных нацистских преступников, но вряд ли их жизнь устлана розами.

— Ладно, бог с ними, но я бы хотела знать, где моя семья и мои вещи. Вы же обещали их сюда доставить.

— Они вот-вот должны прибыть! — Дима выглянул в окно и закричал: — Да вот они, подъезжают!

Действительно, к дому подъехали два воинских грузовика с вещами, а за ними очередной трофейный «Опель-Кадет», из окон которого выглядывали дорогие личики Адочки и Веры. И к своему удовольствию Оленька увидела, как из кабины одного из грузовиков выпрыгнул ее новый друг Альберт. У него в руке была большая корзина с аккуратно уложенными любимыми горшочками из ее оранжереи.

В ночной тишине, когда закончился вечер, полный поцелуев, объятий, слез и эмоциональных рассказов, Оленька долго не могла заснуть. Хорошо было чувствовать на своем плече руку спящего Альберта, но инстинкт выживания, выработанный за многие годы, подсказывал ей опасные мысли. Несомненно, предписанный — а не подаренный — ей дом прекрасен и полон комфорта, но не напоминает ли он ей кусочек сыра в мышеловке? Зачем понадобилось перевозить ее из американского сектора в советский? Чтобы защитить или чтобы заключить под стражу?

Постепенно становилось ясно, от чего избавлена Оленька и ее дочь. Тысячи немецких женщин, мужья которых были убиты или взяты в плен, сгонялись на развалины немецких городов, лежащих в руинах. Иногда лопатами и кирками, а зачастую просто руками они разбирали запекшиеся обломки домов. По возвращении домой — куда они могли вернуться, если большинство зданий были разрушены? — их не ждал сытный ужин. В стране царил жестокий голод, мало кто выпекал хлеб, картофельные поля были вытоптаны танками, выживший в тотальной войне скот реквизирован на нужды победивших армий, самой распространенной женской профессией стала проституция. И ясно было, кого в этом ужасе винить, но возникал вопрос: почему этих виновных поддерживал немецкий народ?

Похоже, Оленька была от этого ограждена. Правда, она сама в своей книге «Мои часы идут иначе» в пандан со своими часами пишет об этом времени иначе.

«29 июня 194 года меня привезли в Берлин. Я живу в своем дачном домике в Глинеке со своей дочкой Адочкой и внучкой Верой.

Я часто обращалась к советскому начальству и требовала посодействовать в освобождении из плена Адочкиного мужа, гинеколога Вилли Руста. Он не был военным врачом, но в последние месяцы войны был мобилизован, как все мужское население Германии от 16 до 60 лет, и оказался в плену у англичан. В конце концов Вилли Руста перевели в лагерь военнопленных в советской зоне, где он стал врачом в лагерной больнице.

И в один прекрасный день он в машине «скорой помощи» подъехал к нашему дому.

Как только он вернулся из английского плена домой, мы буквально из ничего каким-то чудом соорудили ему маленькую клинику. Аде и ее мужу нужны новые источники средств к существованию, а больных, к сожалению, было больше, нежели здоровых.

Мы вспарываем перины и делаем из них подушки, собираем одеяла — все это на обмен, потому что от денег никакого толку, они ничего не стоят. Посылки, которые шлют друзья из Америки, идут туда же.

Наши драгоценности все еще зарыты в саду, в котором садовник вместо цветов теперь выращивает капусту и свеклу.

Проходящие оккупационные части застрелили двух моих собак, остался лишь сеттер Шнуте. Но очень скоро наш маленький зверинец пополняется: благодарные пациенты дарят своему доктору ягненка, поросенка, а затем козочку, индюка, двух уток и кролика.

По мысли наших добрых дарителей, эти звери когда-нибудь должны быть забиты, чтобы наполнить наши опустевшие кастрюли и сковороды, вот только кто забьет их?..

Каждый раз, когда у нас снова подводит животы, мы украдкой смотрим на ягненка, или утку, или петуха и потом испуганно встречаемся взглядами: кто решится? Никто. Думаю, и сегодня большая часть животных доживала бы до старости, если б каждый сам должен был убивать тех телят, кур и так далее, которых он вознамерился съесть.

Во всяком случае наш зверинец растет и множится. Время от времени животные умирают естественной смертью от старости. В основном же опять подтверждается истина: в тяжелые времена выгодно быть известным. Солдаты и служащие оккупационной администрации, с которыми приходится сталкиваться, предупредительны со мной. Более того, некоторые просят фотографию — за это я иногда получаю от французов белый хлеб или вино, от русских — водку, сахар или перловку, а от американцев — в большинстве случаев сигареты. Блок сигарет на черном рынке, где есть почти все, дороже золота…

Тем временем, несмотря на некоторое улучшение, жизнь складывается так, что спустя двадцать пять лет мне снова приходится начинать все сначала. И вновь возникают параллели с временами русской революции, когда молодые актеры создали гастролирующую труппу «Сороконожка»; сегодня мы тоже из ничего собираем ансамбль и ездим по стране.