Тайна Ольги Чеховой - Страница 40

— А теперь главный сюрприз!

И, не спросив разрешения, широко распахнул дверь гримерной, где стоял, улыбаясь, красивый мужчина с легкой сединой на висках, на миг показавшийся ей незнакомцем. Но не успел он шагнуть вперед и сказать: «Здравствуй, сестричка!» — как она бросилась в его объятия: «Лёва!» Вот для кого предназначался второй билет!

— Ну, Олька, как ты выросла! Я потрясен твоей игрой! — воскликнул тот, целуя Оленьку. — Ты прямо великая Дузе!

Умиленно глядя на трогательную встречу брата с сестрой, Курт Вернер вдруг перешел на чистейший русский, без всякого акцента:

— Пожалуйста, представьте меня, Лев Константинович!

— Да, Оленька, знакомься, это Курт Фридрихович. Теперь тебе придется поддерживать связь с ним, потому что Полина Карловна вряд ли в ближайшее время вернется в Берлин.

— Что случилось? — испугалась Оленька. — Ведь у нее были здесь такие связи?

— Не беспокойтесь, дорогая Ольга Константиновна, она все связи передала мне, — поспешно успокоил ее Курт.

— И я могу… Что я могу доверить этому человеку, Лёва?

— Все то же, что и Полине.

— Я должна подумать. А сейчас, простите, я вдруг почувствовала, как я устала. А сейчас, Лёвушка, я отвезу тебя к маме.

Но к маме они попали не сразу. Уже в такси Лёва прошептал:

— Давай сначала поедем куда-нибудь, где можно поговорить.

— А нельзя завтра? Я и вправду очень устала.

— А что будет завтра? С утра — последний прогон, потом час — на обед, час — на передышку и опять спектакль. И ты опять устанешь. А время не ждет.

— Такая уж срочность?

— К сожалению, именно такая. Вопрос жизни и смерти.

— Чьей смерти?

— Пока моей и тети Оли. А завтра, может, и твоей, если ты меня не выслушаешь. Так куда поедем?

— Может, к «Феликсу»?

— Нет, нет, только не к «Феликсу»! Именно ни за что к «Феликсу».

— Это становится интересным. Поехали! Я знаю один кабачок, открытый допоздна.

Когда наконец они, никем неузнанные, уселись в затемненном уголке слабо освещенного кабачка, Оленька поторопила:

— Я жду.

— Послушай, это так сложно, даже не знаю, с чего начать.

— Начни сначала!

— Никогда ни в каком разговоре не упоминай больше Полину Карловну!

— Почему?

— Не спрашивай и слушай! В Москве стало жить опасно, каждую ночь производят аресты. Люди исчезают, и никто не знает, кто очередная жертва. Полину отозвали, неизвестно, жива ли, а теперь они ищут ее сообщников, так что не нарывайся.

— Кто это — они?

— Не знаю, но это не уменьшает опасность.

— Уж так-таки не знаешь?

— Ну, называют разные имена, а в основном одно. Но я даже здесь его не произнесу — как говорят, не зови дьявола. Но не это главное. Главное — не говори лишнего.

— А что если уйти от них? Перестать передавать донесения?

— Это не поможет! Они не отпускают никого, кто попал в их лапы! И достанут, куда бы ты ни спряталась. Продолжай делать то, что ты им обещала, и не вздумай взбунтоваться. Забудь про Полину. Запомни: если спросят, ты никогда ей полностью не доверяла.

— А этому новому, Курту, я могу доверять?

— У тебя нет другого выхода. Доверяй, пока его не отзовут. И вот тебе новая порция кассет для шорфона.

— Но я не знаю, о чем теперь сообщать.

— Оглядись вокруг и описывай то, что видишь.

— А почему нельзя к «Феликсу»?

— Хороший вопрос. Потому что фрау Матильду тоже отозвали, и кто там заправляет, мне неясно.

— Они там в Москве что, совсем с ума сошли?

— Похоже на то, и я боюсь, что и здесь скоро сойдут. Так что бежать некуда.

— Господи, какая ловушка!

По дороге домой Оленька так долго молчала, что Лёва слегка встревожился, не перегнул ли он палку в своих предупреждениях, но ситуация требовала такой суровости. А дома, выслушав ахи и охи любимой мамы, Лёва отправился спать, но не мог уснуть. Его мучил вопрос: а не бросить ли все нажитое и остаться за этим полузащитным бугром? Но и тут страх берет — бугор-то, как ни говори, только полузащитный, а значит, полубеззащитный. А там, в Москве, жена, сын и драгоценная мама Ольга, ведь в случае его дезертирства им не поздоровится, а много ли он выиграет? Ведь и здесь, гляди, скоро начнут сажать по ночам. А может, уже сажают? И получится, что он попадет из огня да в полымя.

А кроме того, он композитор, его произведения исполняются в концертных залах и оперных театрах по всей стране. Если он воспользуется случаем и останется на Западе, ему придется сменить имя, жить инкогнито, стать никем, чтобы скрыться от мести покинутой родины, а значит, с профессиональной деятельностью и известностью придется попрощаться. Пусть уж лучше будет все как есть, ради музыки и творчества.

Больше года я не отправляла никакой информации — выходила замуж, уезжала в другую страну и разводилась, т. е. ничего вокруг не замечала. Но я вспомнила одно событие, которое застряло в моей памяти со времени моего неудачного замужества.

Как-то я проезжала по Фридрихштрассе и остановилась на красный свет светофора на углу Егерштрассе. Глазам моим открылось странное зрелище: два человека в форме штурмовиков выдирали из стены углового дома гвозди, на которых держалась застекленная витрина антисемитской газеты «Дер Штюрмер», издаваемой одним из лидеров нацистской партии Юлиусом Штрайхером. Приличные люди не читают эту газету, ведь там изображаются исключительно чистые арийские девственницы в объятиях отвратительных длинноносых евреев. И вот на моих глазах два штурмовика сорвали витрину с газетой со стены и не слишком бережно швырнули ее в кузов припаркованного на углу грузовика.

Через полчаса я увидела ту же пару, разрушающую очередную витрину «Дер Штюрмера» со стены дома возле городской мэрии. Подстегиваемая любопытством, я не поленилась выйти из машины и подойти к штурмовикам с вопросом: зачем они это делают? Они не стали скрывать причины своего мародерства:

— Нам велено убрать эту газету с глаз долой, чтобы иностранцы, приехавшие на Олимпиаду, ее не увидели.

И тут я, замотанная подготовкой к предстоящему бракосочетанию и к неотвратимому отъезду в Бельгию, вспомнила, что очень скоро в Берлине состоятся международные Олимпийские игры!

После судьбоносного разговора с Лёвой ей нужно было немного осмотреться и понять, что к чему. Слишком много проблем обрушилось на нее одновременно, и не получалось сразу найти решение хотя бы одной. Больше всего ее потрясло странное исчезновение Полины Карловны, особенно испугала ее нотка тревоги в совете Лёвы скрывать ее хорошие отношения со впавшей в немилость хозяйкой агентства по сдаче квартир. Подумала так и сама содрогнулась: это называется впасть в немилость? Исчезла, и неизвестно, жива ли еще — это просто немилость? И Курт Вернер, который ее сменил, — он какой-то скользкий, вызывающий сомнение, или это она мнительная? Но как не быть мнительной, когда от него зависит ее судьба — он может сдать ее и нашим, и вашим. А что, собственно, в нем не так? Красивый, любезный, но… Что «но»? А то, что он пахнет страхом. Оленька не могла бы определить, что такое запах страха, но была уверена, что Курт Вернер боится. Боится чего? Того, что его отзовут и он исчезнет, как Полина Карловна? Думать об этом не хотелось. Оставалось решить, передавать ли через него донесения. А вдруг он их будет отправлять не этим, а тем?

Но выхода нет, Лёва хорошо объяснил, что на связь с Конторой она обречена навечно, а в случае измены пощады не будет. Так что пора наладить с Куртом отношения, хватит его избегать, ни к чему рисковать. И Оленька, перешагнув через собственное нежелание, подняла трубку и набрала номер агентства по сдаче жилья. Курт ответил на первый же звонок, словно сидел в ожидании его с трубкой в руке. Выслушав ее жалобу на прорванную в ванной трубу — это был их условный код, — он обещал срочно прислать к ней сантехника и договорился о встрече на первый же вечер, когда у нее не будет спектакля. К разговору с Куртом она готовилась, как начинающая актриса к беседе со знаменитым режиссером. Она не просто продумала все свои требования и их обоснование, но записала и даже пронумеровала на картонной карточке.