Советский русский рассказ 20-х годов - Страница 134

Впервые — альманах «Шиповник», 1922, кн. 1 (с посвящением — художнику В. Д. Фалилееву). Вошло в сб.: Рассказы. М.;Л., 1926. Печатается по изд.: Леонов Л. М. Собр. соч. В 10-ти т. М., 1981. Т. 1.

Откликаясь на появление рассказа, В. Львов-Рогачевский отмечал: «Совсем недавно выступил еще один совсем еще юный художник: это — Леонов, напечатавший в первом номере «Шиповника» свой лесной, смолистый, поэтичный рассказ «Бурыга». […] Автору, пришедшему к нам с севера, от тех лесов, где мечтают о «Белом ските», всего 22 года. Не у Даля, не из книг, а у живых источников собрал он сокровища живой поэтической речи. Эта живая речь давно уже уходит из наших городов и живет на севере диком, где сохранились наши сказки и былины. Поэт, влюбленный в природу и в живую речь, чувствуется в каждом слове» (Львов-Рогачевский В. Революция и русская литература// Современник. 1923. Кн. 11. С. 82).

Анализируя рассказ, критика отмечала обращение Леонова к стихии крестьянского фольклора, жанру устной сказки: «Автор не ведет повествование от своего лица, не пользуется инвентарем общелитературного языка. Он стилизует свою речь, он подделывает свои произведения под некий заранее заданный литературный стандарт. В «Бурыге» таким стандартом является устная народная сказка, представляющая собой сплав мифологических поверий, книжного языка и элементов цивилизации, влиянию которой подверглась пореформенная деревня» (Горбов Д. Леонид Леонов // Горбов Д. Поиски Галетеи. М., 1929. С. 155).

По мнению современного исследователя В. А. Ковалева, «Бурыга» представляет собой как бы зерно, из которого развилось все последующее творчество писателя. В. А. Ковалев отмечает, что многие характерные особенности стиля рассказа «предсказывают богатую стилистическую палитру зрелого Леонова» (Ковалев В. А. Творчество Леонида Леонова. М.; Л., 1962. С. 105). Усилия современных исследователей направлены в основном на анализ языка и стиля рассказа. Особое внимание привлекает проблема сказа. В. В. Химич подчеркивает, что «невозможно […] объяснить наличие сказа в произведениях раннего Леонова только […] влиянием» (Xимич В. В. Сказ в творчестве раннего Леонова//Проблемы стиля и жанра в советской литературе. Свердловск, 1974. С. 69). По мнению исследователя, в «Бурыге» по сравнению с близким по поэтике рассказом «Случай с Яковом Пигунком» «все же больше примет социально конкретного […] сказ несет интонации живого, непринужденного повествования, приближающего «слово» к читателю…» (там же, с. 71). Касаясь вопроса о гуманизме писателя, исследователь отмечает: «С помощью сказовой формы, через сложную систему перекрещивающихся оценок в этих первых рассказах писатель утверждает мысль о том, что любое живое существо достойно жалости, сострадания, гуманного отношения…» (там же,с. 73). На гуманистический пафос рассказа обращает внимание и А. М. Старцева: «Смысл рассказа заключается в осуждении бесчеловечного мира…» (Старцева А. М. Ранняя проза (о характере философской концепции)//Творчество Леонида Леонова. Л., 1969. С. 154). «Бурыга — не только дань молодого писателя жизни нетронутой, архаической. […] В сложных философских концепциях Леонида Леонова сердцевина народной жизни, зернышко ее святынь, народные традиции являются теми началами, с которыми писатель постоянно решает соизмерять судьбы и поступки своих многочисленных героев» (там же).

Впервые — Красная новь, 1928, № 5. Рассказ вошел в состав цикла «Необыкновенные рассказы о мужиках», печатавшегося в 1927–1928 гг. на страницах журнала «Красная новь» под названием «Необыкновенные истории о мужиках». Под названием «Необыкновенные рассказы о мужиках» цикл вошел в том IV Собрания сочинений Леонова (1930).

Критика быстро откликнулась на появление цикла. Одним из первых заговорил — об этих рассказах Леонова Д. Тальников. «Говорят много и пишут о крупных его (Леонова. — В. С.) романах, как «Вор», — писал он, — а между тем насколько значительнее именно эти крошечные рассказики в несколько страничек. Они, быть может, и вообще составляют самое ценное в художественном смысле, что написано до сих пор молодым писателем» (Тальников Д. Литературные заметки//Красная новь. 1929. № 1. С. 242). В связи с выходом цикла в критике развернулась полемика вокруг проблемы деревни в творчестве Леонова. Леоновские рассказы вызвали и суровые (в основном несправедливые) упреки.

Критик И. Нусинов заявлял: «Л. Леонов забавляет читателя «Необыкновенными историями о мужиках». Да, действительно, необыкновенные истории. Никто не закрывает глаз на сохранившиеся веками «мужичью» дикость и жестокость. Но деревня знает и иные всходы. Зерна этих всходов бросали именно те, кто деревне разъяснял идею «наступающей» нови […]. Их Леонов не видит. […] Показать, как «мертвый хватает живого», — одна из необходимейших задач нашей литературы. Но живого Леонов не замечает, и он все больше занимается утверждением: мертвый торжествует» («Новый мир» и «Звезда». Обзор журналов//Читатель и писатель. 1928. № 46). В отличие от И. Нусинова, подходившего к анализу леоновских рассказов с вульгарно-социологических позиций, Д. Горбов оценил рассказы положительно, указав на своеобразие леоновского восприятия и изображения деревни, отличительные особенности его художественного видения. Критик отмечает стремление писателя трагически заострить ситуацию и довести конфликт до предельной трагедийности. «И если писатель возвращается к образам крестьян в своих последних «Необыкновенных историях о мужиках», — писал Д. Горбов, — то лишь для того, чтобы и здесь своевольно выискать черты необычного, анекдотического, подчеркнуто-гротескного, что нарушило бы искони установленное представление о мужике. Сермяжные герои «Необыкновенных историй» нимало не похожи на своих собратьев по классу, на «барсуков» (Горбов Д. Поиски Галатеи. С. 176–177). Переходя к анализу поэтики рассказов и указывая на близость Леонова к Бунину, критик попутно отмечал: «Эти маленькие рассказы захватывают читателя своей свежестью, в них нет обычной вялости и тягучести леоновской, нет ничего лишнего, все скупо и сжато; линия сюжетная развивается сжато и сильно, образы крепкие, четкие, запечатленные подлинным дыханием художественной правды, подымающиеся — как это всегда в настоящем художественном произведении — на степень символов. Без подчеркивания, без всякой видимой тенденции, просто течет рассказ и просто вытекает из него потрясающий смысл» (там же, с. 243).

Современная критика указывает на важное значение рассказов в рамках всего творческого пути Леонова, их высокие художественные достоинства. Н. А. Грознова считает необходимым рассматривать рассказы Леонова в их связи с современностью, «в ряду произведений, активно участвовавших в процессе развития советской литера-^ туры. Затрагиваемые Л. Леоновым «вечные» темы не выглядели абстрактными еще и потому, что рассказы не представляли собой чего-то строго изолированного от остального, созданного писателем. Появившиеся всего через три года после «Барсуков» и почти одновременно с «Вором», они добавляли новые штрихи к остросоциальной проблематике романов и в свою очередь не могли рассматриваться вне этой проблематики» (Русский советский рассказ. Очерки истории жанра. Л., 1970. С. 28). «Писатель воссоздавал не поддающуюся никакому художническому усмирению стихию катастрофических противоречий в жизни людей. Со страниц рассказов вставала Россия, полная цепенящих тайн и неизбывной жестокой борьбы во взаимоотношениях между людьми» (Грознова Н. А. Творчество Леонида Леонова и традиции русской классической литературы. Л., 1982. С. 206). Особое внимание Н. А. Грознова обращает на полемику Леонова с Достоевским. По мнению исследователя, «Необыкновенные рассказы о мужиках» «представляют собой новый шаг писателя по отношению к тем маршрутам, которые были проложены в русской литературе, в философской мысли Достоевским. […] Леонову было необходимо, опираясь на опыт «Петушихинского пролома» и «Барсуков», снова обратиться к крестьянской России, чтобы вновь проверить, пойдет ли эта Россия за христианствующими предначертаниями Достоевского. […] Может быть, главным образом потому и названы эти события «необыкновенными», что они выламывались из традиционного (поддержанного Достоевским) взгляда на русского мужика как на воплощение смиренности и покорности» (там же, с. 212).