Сотворение мира.Книга третья - Страница 165
Заглянул Андрей и в кабинет Гитлера. Обойдя массивный, припорошенный белесой известковой пылью стол, остановился у огромного глобуса. На его поверхности четко выделялись ярко раскрашенные океаны, моря, континенты, горные хребты, реки, границы государств. И опять показалось невероятным, что этот увеличенный воображением в миллионы раз шар, именуемый планетой Земля, Адольф Гитлер видел уже покоренным.
Андрей стал медленно поворачивать глобус. Одна за другой проплывали перед ним разные страны. Война еще продолжала бушевать. Еще гибли в кровавых схватках американцы и англичане, японцы и австралийцы, индусы и новозеландцы. Тысячи тысяч людей были вовлечены в бойню алчными хищниками, для которых не люди, а деньги дороже всего сущего на земле.
«А ведь наступит все же пора, когда человечество образумится и пойдет по пути сотворения нового мира — без войн, без разрушений, без гнета и голода. Обязательно наступит. Не может не наступить!»
Так в то утро подумал Андрей. И очень удивился, вспомнив, что к этой мысли он пришел еще в роковую ночь с 21 на 22 июня 1941 года.
Андрей снова и снова поворачивал глобус, едва касаясь ладонью его глянцевитой поверхности. Ему удалось разыскать извилистую линию родной реки, на берегу которой цвел когда-то посаженный им сад, безжалостно уничтоженный войной. Сердце его сжалось от острой боли.
Изуродованным войной, давно не паханным, заросшим бурьянами безмежным полям позарез нужны были агрономы, полуголодный народ надо было кормить, и потому, в числе многих других, Андрея Ставрова демобилизовали в конце августа 1945 года. Не теряя ни одного дня, он простился с товарищами и уехал в Дятловскую…
Запустением и горькой печалью встретила его станица. Сотни дятловцев погибли на разных фронтах, многие были расстреляны гитлеровскими карателями. Безрукие и безногие инвалиды долечивались в госпиталях, а лица их жен и матерей не высыхали от слез.
Все еще болела, надрывно кашляла осиротевшая Наташа Татаринова. Встретив Андрея у порога своего домика, она тихо вскрикнула, безмолвно прижалась к нему, долго стояла так, вздрагивая и задыхаясь. Помолчав, прошептала:
— Не уходите, прошу вас… Комната ваша убрана… Живите тут. А я пойду к дяде Егору, поживу у него… Обеды мы станем приносить вам с бабинькой Ежевикиной…
С нескрываемой жалостью смотрел Андрей на изможденное, с горячечным румянцем лицо девушки. Ему не хотелось, чтобы Наташа покинула опустевший домик над ереком, но он понимал, что иначе нельзя, что он либо должен огорчить Наташу и уйти куда-нибудь на квартиру, либо, оставаясь здесь вместе с нею, дать этим повод для ненужных разговоров в станице.
— Ладно, Таша, пусть будет так, — отрывисто бросил Андрей, а там… поживем — увидим…
В один из хмурых осенних дней они вместе пошли туда, где до войны зеленел посаженный дятловцами сад, которому оба они отдали много сил и с которым были связаны их надежды, мечты, радостное ожидание счастья.
Опустив голову, Андрей шагал по черным междурядьям умерщвленного сада, и ему казалось, что сам он, потерявший жену и сына, стал таким же неживым, как опаленные пламенем, голые, безобразные в своей пугающей наготе остовы умерших деревьев, как эта испещренная трещинами, изрытая окопами, припорошенная седым пеплом земля.
Чуть приотстав, боясь, что у нее помимо воли вырвутся жалкие, ненужные ему слова утешения, Наташа безмолвной тенью брела за ним и старалась не смотреть на него, чтобы, поддаваясь слабости, вдруг не упасть на землю и не захлебнуться безутешным, животным воем.
Андрей остановился на яристом берегу. Тронутая рябью река отливала тусклым, холодным оловом, по воде бежали куда-то гонимые вечным течением белые гребешки. Гортанно каркая, кособочась под ветром, вороны далеко облетали темную гарь, беспорядочными стаями тянулись на ночевку к оголенному, безлиственному лесу…
Осторожным движением Андрей коснулся руки Наташи, тихо сжал ее теплые маленькие пальцы, хрипло сказал:
— Что ж, ничего не поделаешь… Надо работать… Слышишь? Будем работать. Ничего не поделаешь…
Был обычный день поздней осени. Слабо моросил мелкий дождь. Поддувал холодный ветерок. Сотни две дятловцев в большинстве женщин — работали на изуродованном клочке земли. Выбрасывая струйки сизого дыма, гудел старенький трактор. За рулем его сидел несоразмерно долговязый тракторист по прозвищу Полтора Километра. Он растаскивал стволы умерших деревьев, расчищая место для нового сада. Женщины засыпали лопатами окопы и воронки, боронами выравнивали землю.
Егор Иванович Ежевикин, Андрей Ставров и Наташа стояли у телеги, нагруженной тонкими саженцами яблонь. Поплевав на ладони, Егор Иванович принялся копать первую для них ямку.
— Ну что ж, Таша, начнем! — негромко сказал Андрей.
Наташа взглянула на него. Глаза ее повлажнели, обветренные, припухшие губы тронула слабая улыбка. Став так, чтобы ее движения не заметил Егор Иванович, она сжала руку Андрея, украдкой поднесла к губам и едва слышно шепнула:
— Начнем…
— Чего ж ты плачешь, Ташенька? — взволнованно сказал Андрей. — Вырастим мы новый сад, и все будет хорошо…
Отвернув брезент на телеге, Наташа осторожно достала саженец, подошла к Андрею. Он бережно укоротил секатором нежные веточки, острым, как бритва, кривым ножом подрезал слегка поврежденные при выкопке корешки, подошел к широкой кадке, обмакнул корешки в разбавленный водой конский навоз.
— Ну, в добрый час!
Егор Иванович ждал его у готовой ямки. Одна за другой сюда же стали подходить женщины. За ними потянулись мужчины. Остановив трактор, подбежал и тракторист.
Люди молча сгрудились вокруг первенца будущего сада, как у колыбели новорожденного. Андрей опустил саженец в ямку. Егор Иванович начал засыпать корни деревца мягкой, пушистой землей. Наташа не спеша уплотнила землю, придавливая ее ногами, обутыми в старые сапожки.
— Расти на здоровье! — сказала она, сияя влажными карими глазами. — Пусть все будет хорошо…
В октябре Андрей получил письмо от Федора. Письмо как бы подводило невидимую черту в многотрудной истории их семьи и потому пронзило сердце Андрея острой, саднящей болью.
«Что ж, дорогой брат, — писал Федор, — вот и распалось наше дружное ставропольское гнездо. Расстреляны отец и мать. Погиб Роман. Без вести пропал Гоша, сестра Каля осталась вдовой. От нее узнал, что вы с Еленой расстались навсегда. Война все порушила.
Ну, а я решил остаться в армии навсегда. Буду служить своей земле…»
Дочитав письмо, Андрей долго сидел, кинув на колени внезапно ослабевшие руки.
Люди ушли. На землю опустилась ночь. Студеный западный ветер раскачивал тонкий стволик только что высаженного яблоневого деревца, но оно, аккуратно подвязанное к вбитому в землю колу, держалось стойко, не поддаваясь порывам влажного ветра.
После полуночи пошел первый в эту осень снег. Ветер утих. Снежинки медленно кружили в воздухе, мягко оседали на редких, коротко подрезанных ветвях саженца, укрывая от холода еще неприметные зачатки почек.
Потом было много морозных ночей и дней…
Временами морозы ослабевали, сменялись потеплением, и тогда оседали, подтаивали снежные сугробы, обнажая темную землю, лужицы талой воды, и все вокруг, забивая стойкие запахи гари, пахло острой, бодрящей свежестью.
В окутанных землей корнях деревца, в подбеленном его стволике пока еще спокойно дремало не раскрытое людьми стремление к жизни. Погруженные в мягкую темень земли волокнистые мочки корней и недоступные взору человека корневые волоски, чуя земные соки и готовясь начать трудную свою работу, неприметно шевелились, устремляясь все дальше вглубь и вширь, чтобы на мертвой, изуродованной пламенем земле в положенный час вновь заблистала молодой своей красой и силой неистребимая, одолевшая разгул смерти, торжествующая жизнь.
1953–1978
Станица Кочетовская на Дону