Собрание сочинений в 4-х томах. Том 4 - Страница 8

II

В ее жизни, как у всех, была любовь.

Ее отец, каменщик, сорвался с лесов и разбился. Потом умерла мать, сестры разошлись кто куда, а ее взял к себе фермер и заставил ее, еще совсем маленькую девочку, пасти коров. Она мерзла в своих лохмотьях; припав к земле, пила воду из луж; ее колотили ни за что ни про что и в конце концов прогнали за кражу тридцати су, которых она не брала. Она поступила на другую ферму птичницей, и знакомые завидовали ей, потому что хозяева относились к ней хорошо.

Однажды, августовским вечером (ей было тогда восемнадцать лет), знакомые взяли ее с собой на вечеринку в Кольвиль. Ее сразу же оглушили, ошеломили пиликанье деревенских скрипачей, фонарики на деревьях, пестрые костюмы, кружева, золотые крестики, толпа танцующих, подпрыгивавших в такт. Она скромно стояла в сторонке, и вдруг к ней подошел нарядно одетый молодой человек, который до этого курил трубку, облокотившись на дышло повозки, и пригласил ее на танец. Он угостил ее сидром, кофе, лепешками, купил ей косынку и, решив, что она все поняла, предложил проводить ее. На краю овсяного поля он повалил ее. Она перепугалась и стала кричать. Он ушел.

Как-то вечером, решив обогнать медленно двигавшийся по дороге в Бомон большой воз с сеном, она задела платьем колесо; и тут она узнала Теодора.

Он подошел к ней как ни в чем не бывало и сказал, что она должна ему все простить, потому что он тогда «козырнул не по чину».

Она не знала, что ответить, и хотела убежать.

Но он заговорил об урожае, назвал именитых местных жителей; его отец переехал из Кольвиля на ферму в Эко, так что они теперь соседи.

- А-а! - протянула она.

Он прибавил, что его семья хочет, чтобы он обзавелся своим хозяйством. Правда, его с этим не торопят, и он намерен выбрать себе жену по вкусу. Она потупилась. Он спросил, не собирается ли она замуж. Она улыбнулась и сказала, что нехорошо насмехаться над ней.

- Да я и не думаю!

Левой рукой он обнял ее; она не вырвалась и продолжала идти; они замедлили шаг. Дул легкий ветерок, сияли звезды, впереди покачивался огромный воз с сеном; четверка лошадей тащилась, поднимая пыль. Потом лошади сами свернули направо. Он снова обнял ее. Она скрылась во мраке.

Неделю спустя Теодор уговорил ее прийти к нему на свидание.

Они встречались в глубине дворов, за стеной, под одиноким деревом. Она не была наивна, как барышни, - животные просветили ее, - рассудок и врожденная порядочность удержали ее от падения. Ее сопротивление распалило Теодора, и, чтобы утолить свою страсть (а быть может, это у него было искренне), он предложил ей выйти за него замуж. Она боялась поверить ему. Он дал ей страшную, клятву.

Вскоре он принес ей печальную весть: в прошлом году родители наняли за него рекрута, но теперь его со дня на день могут призвать; мысль о военной службе приводила его в ужас. Эта трусость служила для Фелисите доказательством его любви к ней, и она еще сильнее полюбила его. Ночью она удирала к нему на свидание, и Теодор мучил ее своими опасениями и своей настойчивостью.

В конце концов он объявил ей, что сам пойдет в префектуру узнать, как обстоят дела, и в следующее воскресенье, между одиннадцатью и двенадцатью ночи, все ей расскажет.

В назначенный час она побежала к своему возлюбленному.

Вместо Теодора ее поджидал один из его приятелей.

Он объявил, что больше ей не придется встречаться с Теодором. Чтобы избавиться от воинской повинности, он женился на богатой старухе - на г-же Леусе из Тука.

Ее охватило отчаяние. Она повалилась на землю, кричала, призывала Бога и, одна-одинешенька, проплакала в поле до самой зари. Потом она вернулась на ферму и объявила, что хочет уйти; в конце месяца она взяла расчет, завязала все свои пожитки в платок и пошла в Пон-л’Эвек.

У трактира она разговорилась с дамой во вдовьем чепце, которая как раз подыскивала себе кухарку. Девушка мало смыслила в этом деле, но она выказала такую готовность и такую нетребовательность, что г-жа Обен в конце концов объявила:

- Ну хорошо, я вас беру!

Через четверть часа Фелисите водворилась у нее.

Первое время ее приводили в трепет царившие здесь «стиль дома» и память о «барине». Ей казалось, что Поль, которому было семь лет, и Виргиния, которой только что исполнилось четыре, сделаны из драгоценного материала; она таскала их на спине, как лошадь, но г-жа Обен запретила ей беспрестанно целовать их, и это глубоко ее огорчило. И все же Фелисите считала себя счастливицей. Ее скорбь потонула в этой тихой заводи.

По четвергам собирались друзья дома поиграть в бостон. Перед их приходом Фелисите приготовляла карты и грелки. Гости являлись ровно в восемь и расходились около одиннадцати.

По понедельникам каждое утро старьевщик, живший в проулке, раскладывал на земле железный лом. Затем городок наполнялся гулом голосов, к которому примешивались ржанье лошадей, блеянье ягнят, хрюканье свиней и сухой стук колес. Около полудня, когда базар был в полном разгаре, на пороге появлялся высокий, старый крестьянин с крючковатым носом, в фуражке, сдвинутой на затылок, - это был жефосский Фермер Робелен. Немного погодя появлялся тукский фермер Льебар, приземистый, краснолицый толстяк в серой куртке и в сапогах со шпорами.

Оба предлагали кур или сыру. Фелисите всякий раз выводила их на чистую воду, и, преисполнившись уважения к ней, они удалялись.

Издавна г-жу Обен навещал ее дядя, маркиз де Греманвиль, дотла разорившийся и живший в Фалезе, на последнем клочке, оставшемся от его владений. Он всегда являлся к завтраку с мерзким пуделем, который пачкал лапами мебель. Маркиз изо всех сил старался сохранить аристократические замашки и даже приподнимал шляпу каждый раз, когда говорил: «Мой покойный отец», но привычка брала верх, и он пил стакан за стаканом и отпускал двусмысленные шутки. Фелисите деликатно выпроваживала его:

- Да будет вам, господин де Греманвиль! До свидания! И запирала за ним двери.

Зато она охотно отворяла двери г-ну Буре, старому поверенному. Его белый галстук и лысина, жабо, широкий коричневый сюртук, манера нюхать табак, изгибая руку, - весь его облик вызывал у нее смущение, какое мы испытываем при виде людей необыкновенных.

Он вел все дела «барыни» и, заперевшись в кабинете «барыни», сидел у нее часами; он больше всего на свете боялся уронить себя, питал безграничное уважение к судейским и был уверен, что знает латынь.

Чтобы приохотить детей к занятиям, он подарил им географию в картинках. На картинках были изображены разные части света, людоеды с перьями на голове, обезьяна, похищающая девушку, бедуины в пустыне, охота с гарпуном из кита и т. д.

Поль объяснил Фелисите, что нарисовано на картинках. Этим и ограничилось ее образование.

Учил детей Гюйо - бедняк, служивший в мэрии, отличавшийся красивым почерком и точивший перочинный нож о сапог.

В хорошую погоду семья Обен рано утром отправлялась на ферму в Жефос.

Двор фермы полого спускался вниз, дом стоял в глубине, море издали казалось серым пятном.

Фелисите доставала из корзины холодное мясо, и все завтракали в комнате рядом с кладовой, где стояло молоко. Это была единственная комната, уцелевшая от прежней дачи. Ветер трепал отставшие обои. Г-жа Обен, подавленная воспоминаниями, опускала голову; дети не смели проронить ни звука.

- Ну, играйте, играйте! - говорила она.

Они убегали.

Поль забирался па гумно, ловил птиц, бросал камешки в лужи, колотил палкой по огромным винным бочкам - так он изображал барабанный бой.

Виргиния кормила кроликов и, мелькая кружевными панталончиками, собирала васильки.

В один из осенних вечеров они возвращались домой лугами.

Молодой месяц освещал часть неба; над излучинами Тука, точно шарф, колыхался туман. Быки, лежавшие на траве, спокойно глядели на четырех прохожих. На третьем лугу быки встали и окружили их.

- Не бойтесь! - сказала Фелисите.

Бормоча что-то вроде заклинания, она погладила по спине того быка, который подошел особенно близко; бык отскочил, другие последовали его примеру. Но на следующем лугу послышался страшный рев. Это ревел бык, которого они не заметили в тумане. Он ринулся на женщин. Г-жа Обен бросилась бежать.