Соблазнение Джен Эйр - Страница 38

Вместо ответа я села рядом с ним, почувствовав прикосновение его бедра. Он положил руку мне на колено, отчего у меня мурашки прошли по коже. Удивительная ночь теперь, при свете солнца, казалась каким-то приснившимся давным-давно сном.

— Сейчас, пока солнце пьет росу, пока цветы в этом старом саду распускаются, просыпаясь, а птицы кормят птенцов, пока первые пчелы принимаются за свой ежедневный труд, я намерен изложить вам свою историю. Но прежде посмотрите мне в глаза и скажите, что вы спокойны и я не поступаю неверно, удерживая вас, а вы не поступаете неверно, оставаясь здесь.

— Нет, сэр. Я вполне спокойна.

— Что ж, Джен, тогда предположите на минуту, что вы росли не воспитанной и выдержанной девушкой, а избалованным, самоуверенным юнцом. Представьте себя в далекой, чужой стране и вообразите, что совершили страшную ошибку. Неважно, какого она была рода и что вас на это толкнуло. Но ошибка эта из тех, что будут преследовать вас до конца жизни и омрачат все ваше существование. Заметьте, я не говорю о преступлении. Речь идет не о кровопролитии и не о таком поступке, за который злодея можно судить. Я говорю — ошибка. Последствия вашего деяния со временем становятся для вас невыносимы. Вы предпринимаете определенные шаги, дабы обрести покой. Не совсем обычные меры, но ничего незаконного или преступного.

Однако вы все еще несчастны, ибо надежда оставила вас, а вашу память питают лишь горькие, низменные воспоминания. Вы путешествуете по всему миру, пытаясь найти покой в изгнании, счастье — в удовольствиях… Я имею в виду бессердечные, плотские удовольствия, такие, которые затуманивают разум и разлагают чувства.

С опустошенным сердцем и изъеденной душой вы возвращаетесь домой после многих лет добровольной ссылки. Вы обзаводитесь новым знакомством, неважно как или где. В этом человеке вы находите те яркие качества, которых искали двадцать лет, и все они свежи, здоровы, без грязи, без примесей.

Этот блаженно невинный союз оживляет вас. Вам кажется, что вернулись лучшие времена, высокие чувства и чистые помыслы. У вас появляется желание возродиться к жизни и провести остаток дней так, как подобает бессмертному существу. Ради достижения этой цели имеете ли вы право миновать препятствие, рожденное традицией, условное затруднение, которое не освящено вашим сознанием и не оправдано вашим рассудком?

Он помолчал, ожидая ответа, но что я могла сказать? На что он намекал? На то, что нашел во мне человека, который способен возродить его? На то, что он может поступиться условностями ради меня?

Мое сердце заколотилось так, что я испугалась, как бы он не услышал его ударов.

Мистер Рочестер настойчиво продолжал:

— Дозволено ли грешному скитальцу бросить вызов общественным устоям ради того, чтобы привязать к себе это нежное, хрупкое, доброе существо, тем самым возвращая покой в собственное сердце, возрождая себя к жизни?

Я безотрывно смотрела на его теплую руку, лежавшую в каких-то нескольких дюймах от моего женского естества, которое ныло, пульсировало от жажды.

— Сэр, — ответила я, — ни отдых скитальца, ни перевоспитание грешника не должны зависеть от другого человеческого существа. Мужчины и женщины умирают, философы сомневаются в мудрости, а христиане в добре. Если кто-то из ваших знакомых страдал и совершал ошибки, пусть он ищет силу, необходимую для искупления, и утешение, которое излечит, не среди себе равных, а выше.

— Скажу вам без обиняков, я сам вел суетную, беспутную, беспокойную жизнь. И мне кажется, я нашел лекарство от своей болезни в…

Он замолчал и посмотрел мне в глаза, как будто заглянул в самую душу.

— Да? — выдохнула я.

Птицы продолжали выводить трели, листья все так же шелестели, и я почти удивилась, что они не умолкли, не затихли, дабы услышать это откровение. Впрочем, им пришлось бы ждать несколько минут — так долго тянулось это молчание.

Я знала, что мистер Рочестер считает меня совершенно невинным существом, и мне хотелось поскорее вывести его из этого заблуждения, рассказать ему обо всем, что я видела, убедить его, что, несмотря на разницу в опыте, мы — родственные души. И все же, пока он смотрел на меня, как будто ища ответа, я почувствовала, что сейчас такое признание прозвучит глупо и что продолжением маскарада можно добиться большего. Во мне он увидел человека, обладающего силой, способной изменить его, и это вознесло меня на головокружительные высоты.

— Ах, кто я такой, чтобы… — начал он, но вдруг встал, отошел от меня немного и вернулся обратно.

Я в тревоге не спускала с него глаз.

Что повлияло на его настрой? Его признание… Его убежденность в том, что я могу изменить, что я уже изменила всю его жизнь, всего несколько мгновений назад была равносильна признанию. Признанию в том, что он готов порвать со всеми условностями, чтобы быть только со мной.

Но сейчас он как будто опомнился.

— Джен, — произнес он изменившимся тоном. Лицо его тоже стало другим. Куда и подевались мягкость и торжественность. Лик его сделался холоден, взор наполнился насмешкой. — Вы, должно быть, заметили мою нежную расположенность к мисс Ингрэм. Как думаете, если я женюсь на ней, она сумеет возродить меня?

Не дожидаясь ответа, он прошел чуть ли не в другой конец дорожки и вернулся, напевая какую-то песенку. Признание его, похоже, было напрочь забыто, настроение переменилось. Я смотрела на него, чувствуя себя так, будто у меня из груди вырвали сердце. Перед глазами поплыло, бодрости духа как не бывало.

— Джен! Джен, — сказал он, остановившись передо мною, — вы побледнели. Наверное, проклинаете меня за то, что я потревожил ваш отдых? За то, что всю ночь не давал вам спать?

Возможно ли это? Неужели он увидел причину моей внезапной бледности в этом? Как он мог так стремительно измениться?

— Проклинаю вас? Нет, сэр.

— Тогда в доказательство этого пожмите мою руку. Какие холодные пальцы! Ночью они были теплее, когда я прикоснулся к ним у двери в таинственную комнату.

— Я рада, что оказалась полезной вам, сэр. Я бы с радостью проводила каждую ночь в вашем обществе.

— Что ж, тогда у вас, быть может, появится такая возможность. В ночь перед моей свадьбой. Наверняка я не смогу заснуть. Обещаете составить мне компанию? С вами я могу говорить о своей возлюбленной, потому что вы ее уже видели и знаете.

Его слова кинжалами впились в мое сердце.

— Да, сэр.

— Вот и славно, — сказал он. — А она изумительна, вы не находите, Джен?

— Да, сэр, — пролепетала я. Хотя заставить себя отзываться о мисс Ингрэм положительно было выше моих сил. Не сейчас. Не после того, что произошло между нами. Не теперь, когда он столь ловко изменил почти все.

— А какое у нее тело, Джен! Божественное тело. Рослая, статная, с женскими прелестями, которые не оставят равнодушным ни одного мужчину. Волосы у нее такие, какие, наверное, были у женщин Карфагена, а груди и ягодицы…

— Довольно, — сказала я.

— Что? — Он чуть-чуть прищурился. Обратившиеся ко мне глаза его заблестели.

— У меня тоже…

Слова давались мне с трудом.

— Что у вас тоже, Джен?

— У меня тоже такие… — Я проглотила подступивший к горлу комок, чувствуя, как по всему телу прокатилась волна горячей крови. — Такие женские прелести, которые не оставят вас равнодушным.

— В самом деле, Джен? — произнес он и подошел на шаг ближе. Но на этот раз глаза его уже блестели не загадочно, а, скорее, выразительно. Как у мистера Мейсона, когда он проглотил зелье, которое мистер Рочестер дал, чтобы взбодрить его дух.

— Да, — шепнула я, все еще чувствуя внутренний огонь.

— Я знаю, — тихо промолвил он и заключил меня в объятия.

Едва не падая в обморок, я смотрела на его лицо, теперь оказавшееся так близко к моему, но он не поцеловал меня. Он просто держал меня за талию, всматриваясь в мои черты. В его глазах я заметила вызов, но не сдалась. И не отстранилась.

Через несколько мгновений, когда затянувшееся молчание наполнилось нашим учащенным дыханием, я почувствовала, что его рука погладила мое бедро и потянула за собой юбку. Я напряглась, как струна, задрожала, но глаз не отводила.