Соблазнение Джен Эйр - Страница 13

— Вовсе нет, вам не стоило говорить ничего подобного! Надо же, красота — не самое важное! Вместо того чтобы смягчить свое предыдущее оскорбительное замечание и утешить, вы бьете меня ножом в спину. Значит, я, по-вашему, безобразен? Что со мной не так, скажите на милость? У меня как будто все руки и ноги на месте и лицо, как у всех обычных мужчин, или нет?

Я очень заволновалась оттого, что он призвал меня к ответу и потребовал сравнения с другими мужчинами. До сих пор я не встречала таких мужчин, с которыми могла бы сравнивать его.

— Мистер Рочестер, позвольте мне взять мой первый ответ обратно. Это была непростительная ошибка.

— Вот именно, и вам придется отвечать за нее. Если хотите критиковать меня — критикуйте. Вас не устраивает мое чело?

Он приподнял густую прядь волос, лежавшую на лбу. Тот показался моим неискушенным глазам именно таким, каким должен быть лоб у любого джентльмена.

— Что вы, сэр, вовсе нет! Не сочтете ли вы за грубость, если я задам вам вопрос: вы общительны?

— Вот опять! Очередной коварный удар в спину. Это из-за моего признания в нелюбви к обществу детей и старушек? Нет, юная леди, я не особенно общителен, но совесть у меня есть.

Я сжала губы и снова на секунду потупила взгляд. Мистер Рочестер сделал большой глоток вина. Я заметила, как его ровные белые зубы втянули в рот нижнюю губу, чтобы собрать с нее капельку алой жидкости. Влажная губа блеснула в свете свечей.

— Давным-давно в моей груди тоже билось нежное сердце. Когда мне было столько же, сколько вам сейчас, я был отзывчив и заботлив. Особенно ко всякого рода убогим, сирым и несчастным. Но с тех пор жизнь здорово потрепала меня.

— Я понимаю, — обронила я.

Мистер Рочестер улыбнулся.

— У вас такой смущенный вид, мисс Эйр. Хоть вы красивы не в большей степени, чем я, вам очень идет смущенный вид. Кроме того, это еще и удобно для меня, поскольку, смущаясь, вы наконец отводите глаза от моего лица и начинаете изучать дрянные цветочки на ковре, так что продолжайте смущаться. Юная леди, сегодня вечером я намерен быть общительным и откровенным. Позвольте, я объясню.

С этим заявлением он поднялся из кресла и встал у камина, положив одну руку на мраморную полку. В таком положении его фигура была видна так же хорошо, как и лицо.

Многие назвали бы его некрасивым, даже уродливым, однако в его осанке было столько врожденного достоинства, в облике сквозили такая непринужденность и такое безразличие к недостаткам своей грубой внешности, что, глядя на него, люди невольно проникались его уверенностью в себе.

Я тоже поверила в него. Если бы у него было безукоризненное лицо или он красовался бы, я бы не нашла его таким очаровательным. Но его очевидное равнодушие к вопросам собственной привлекательности пробудило во мне интерес. Мои глаза прошлись по его стройным ногам, крепким ягодицам, затянутым в узкие бриджи…

— Сегодня вечером я намерен быть общительным и откровенным, — повторил он. — Поэтому я и позвал вас. Общество камина и свечей меня не удовлетворяет, как и общество Лоцмана: никто из них не разговаривает. С Аделью дело обстоит получше, но и она не отвечает моим требованиям. То же самое с миссис Фэрфакс. Вы, я уверен, мне подойдете. Когда я пригласил вас сюда впервые, вы сумели озадачить меня. С тех пор я почти забыл вас, поскольку другие заботы отвлекли меня, но сегодня я решил провести спокойный вечер. Мне приятно поговорить с вами, узнать о вас побольше.

Я улыбнулась, но не услужливо и не покорно. Моя улыбка была вызвана искренней радостью оттого, что он позволил мне разделить с ним удовольствие. Приятная дрожь прошла по моему телу от осознания того, что я вызвала у него такое же любопытство, какое он вызвал у меня. От моей серьезности не осталось и следа, и я неожиданно снова почувствовала напряжение плоти, когда он обратил на меня взгляд. Я прикусила губу, чтобы подавить улыбку, но мистер Рочестер вопросительно поднял брови, и по лицу его промелькнула тень раздражения.

— Говорите же. Я хочу, чтобы вы поговорили со мной, отвлекли мой разум, который уже переполнился желчью от однообразия и покрылся ржавчиной, как старый гвоздь. Я имел дело со многими людьми из самых разных стран, я объездил полмира, пока вы спокойно жили в одном доме в окружении горстки одних и тех же лиц, и все же, несмотря ни на что, я чувствую, что вы — хороший собеседник. Нет, даже более того! С вами можно говорить совершенно искренне, ничего не утаивая, как на исповеди.

— Вам есть в чем исповедоваться?

Он грустно улыбнулся и провел пальцем по одной из мраморных статуй на камине.

— О, мисс Эйр, вы даже не представляете себе…

Только сейчас я осознала, что статуя изображала обнаженную женщину. Когда мистер Рочестер заметил, что я наблюдаю за ним, его пальцы ненадолго остановились на ее пышном гладком бедре. Затем он сделал глоток вина, после чего снова посмотрел на меня.

— Знаете, я завидую вашей умиротворенности, вашему чистому разуму, незамутненным воспоминаниям. Память, в которой нет темных пятен или грязи, это драгоценное сокровище. Неиссякаемый источник бодрости и душевной силы, не так ли?

Я не призналась ему в том, что мои помыслы были чисты очень недолго. Не могла я признаться и в том, что память моя не была лишена пятен и грязи. Однако в тот миг мне больше всего хотелось, чтобы он продолжал. Намеки на мои секреты могли оттолкнуть его.

— Какой была ваша память, когда вам было восемнадцать, сэр?

— Прозрачной. Здоровой. Поток гнилой воды еще не превратил ее в зловонную лужу. В восемнадцать лет я был таким же, как вы. Природа в общем-то создала меня добрым человеком, мисс Эйр. Вы скажете, что не замечаете этого. Во всяком случае я льщу себя надеждой, что вижу это по вашим глазам (к слову, будьте осторожны с ними, потому что я прекрасно понимаю их язык). Но поверьте мне на слово. Я не злодей, не думайте ничего подобного. Благодаря, я полагаю, в большей степени обстоятельствам, чем своим природным наклонностям, я — обычный грешник.

Сердце так и запрыгало у меня в груди. Неужели он говорит о ночи, проведенной с няней Адели на борту парохода, плывущего из Франции? Или о других своих неблагоразумных поступках, о которых мне не известно? Интересно, какие свои прегрешения он считает такими уж непростительными?

Подставив большой палец под подбородок, указательным мистер Рочестер в задумчивости постучал по губам.

— Вас не удивляет, что я рассказываю вам все это? — сказал он, бросив на меня быстрый взгляд. — Знайте, впредь вы часто будете оказываться в положении невольной наперсницы. Знакомые ваши будут доверять вам свои самые сокровенные тайны. Люди будут инстинктивно чувствовать, как почувствовал я, что у вас лучше получается не рассказывать о себе, а слушать, что говорят о себе другие. Также они будут чувствовать, что вы слушаете рассказы о чужих проступках без злорадства или насмешки, а напротив, с присущей вам жалостью, которая, однако, вовсе не унижает, потому что очень ненавязчива в своих проявлениях.

— Откуда вы знаете? Почему вы так говорите, сэр?

— Я знаю это прекрасно. И рассказываю так же легко, как если бы записывал свои мысли в дневник.

Я попыталась представить себя в роли слушательницы. Действительно ли я обладаю врожденной жалостью к людям, как он предположил? Или мое поведение было лишь маской, которая скрывала охватившее меня любопытство и желание узнать побольше о его мятежной душе?

Мистер Рочестер вздохнул и покачал головой, видимо вспоминая что-то.

— Вы скажете, я должен был подняться над обстоятельствами. И это верно… Это верно. Но, видите ли, все было не так. Когда судьба отвернулась от меня, я впал в отчаяние. А потом стал скатываться все ниже и ниже. Я жалею, что не был тверд. Видит Бог, жалею. Бойтесь угрызений совести, мисс Эйр. Сожаления — это яд, который отравляет жизнь.

— Покаяние, говорят, исцеляет, сэр.

— Это не противоядие. Исцелить может перевоспитание. А я еще могу перевоспитаться. На это у меня найдутся силы, если… — Он замолчал и вздохнул. — Но что толку думать об этом мне, связанному, отягощенному своими грехами, прóклятому? И потом, раз уж счастье для меня безвозвратно потеряно, я чувствую себя вправе получать удовольствие от жизни. И получу его, чего бы это мне ни стоило.