Смерть на брудершафт (Фильма 9-10) - Страница 5

Обстоятельный Кожухов ответил не сразу, словно только что задумался над этим вопросом.

– Как сказать… В революции-то я давно. Еще в девятьсот пятом дружинником был, в жандармов стрелял. Но мне тогда боевики больше нравились, по молодой дури. И на каторге я всё больше анархистов держался. Ребята они задорные, смелые. Слушал их, разинув рот. – Кожухов усмехнулся на себя прежнего. – В четырнадцатом году, из ссылки уже, запросился на фронт, отечество защищать. Но два года в окопах да германская пуля прочистили мне мозги. Разъяснили, на чьей стороне правда. Я – рабочая кость, с большевиками мне сподручней.

Малыш жадно на него смотрел. В последнее время он стал заново приглядываться ко всем товарищам, пытаясь представить, кто как себя проявит там, на Родине, в горниле революции. И получалось, что все, буквально все годятся для будущих испытаний лучше, чем он: и Железнов, и Волжанка, и Рубанов. Про Грача и говорить нечего. Кожухов тоже, конечно, будет там в своей стихии. Как бы научиться смотреть на людей вот этак: прямо, твердо, без вызова, но и без желания понравиться. Очень уж Малыш боялся, что в Петрограде опозорится со своим смешным идеализмом, дрожанием в голосе, европейским чистоплюйством. Скомпрометировать дело, подвести товарищей – вот что страшно. А ужасней всего, если разочаруешь Старика.

– Думал Зонн. – Крепкий и несгибаемый, как закаленный морозами сибирский дуб. Видно, что не привык болтать языком. Мучаем мы его своими расспросами.

И все же не удержался, спросил про то, что вызывало самый жгучий интерес:

– Вы, когда боевик, делали акции? Экспроприацион, аттентат?

По-русски Людвиг говорил не очень хорошо. Трудный язык. Кожухов не понял, и товарищ Волжанка пришла на помощь:

– Товарищ Зонн спрашивает: когда вы были боевиком, доводилось вам участвовать в экспроприациях или покушениях?

Кожухов наморщил коротковатый славянский нос. Ответил неохотно:

– И эксы проводил, и в губернатора палил. Что теперь вспоминать?

Такая скромность Зонну ужасно понравилась. Конечно, программа большевистской партии осуждает методику индивидуального террора, но революционер, стрелявший в губернатора – это настоящий герой. Потом можно всю жизнь рассказывать и гордиться. А товарищ Кожухов этого вроде как стесняется.

– Это очень хорошо, – сказал Людвиг. – Это теперь пригодится. Мы в России будем стрелять, много стрелять. Революция только начинается.

Но товарищ Кожухов поддержки не принял.

– Губернатора стрелять – никакая не революция. Одного грохнули – другого назначили, хуже прежнего. Говорю же, молодой я дурак был.

Товарищ Железнов, тоже настоящий русский пролетарий, спросил приезжего с кривой улыбкой:

– А теперь, выходит, умный стал?

– Думал Железнов. Прощупать надо, что ты за фрукт. Но ферт новоявленный не стушевался, поглядел цепко, ответил едко:

– А теперь стал умный. Или какое сомнение имеешь, товарищ? Ты скажи, камень за пазухой не таи.

– Какой такой камень…

Железнов пожал плечами, глаза опустил.

Нахрапистый, черт. Старику такой может понравиться. Он любит простых, особенно кто не лыком шит. Не кооптировал бы Кожухова этого в ЦК. Говорил же давеча на собрании: «Едем в Россию пролетариат поднимать, а в комитете у нас из рабочих один Железнов. Меньшевистская пресса непременно за это уцепится».

Надо держать ухо востро. Ох, не к добру он тут. Может, в его приезде подвох какой. Говорит, что от финляндцев, а на самом деле с секретным заданием. От кого только? И по чью душу?

– Я у нас в организации, товарищи, за охрану ответственный, – стал объяснять незваный гость. – При царе шпиков с филерами отсекал. Трех провокаторов выявил. Потому и сюда направлен. Очень наши товарищи за Старика опасаются.

Так-так. Кое-что проясняется. Опасный человечек, очень опасный. Как бы его к Старику не подпустить?

Железнов сказал, вроде бы с удивлением:

– Есть у нас, кто за охрану и безопасность отвечает. Товарищ Грач. Он не говорил, что ему помощники нужны. Наоборот. Как Охранку разогнали, опасаться стало некого. Ты, товарищ Кожухов, лучше бы в своей Финляндии все как следует подготовил.

Но встрял дурак Малышев:

– Как это «некого опасаться»? Грач говорил, надо глядеть в оба. Шпики вокруг Старика так и шныряют! Товарищ Кожухов хорошо сделал, что приехал. Спасибо выборжанам. Вы нам, товарищ Кожухов, здесь очень пригодитесь.

– Не тебе решать, а Грачу, – осадил недотыкомку Железнов. – Его епархия.

– Где он, кстати? – Волжанка поглядела на вешалку – нет ли там моряцкого бушлата, в котором щеголял Грач (тот еще моряк). – Обещался быть.

Нежданная помощь пришла от Рубанова. Он до сих пор помалкивал, только трубкой пыхтел. Ни одного вопроса не задал. И вдруг, своим дурашливым голосом, будто бы в шутку, сказал дельное:

– Грач – птица сурьезная. Обещался – будет… А скажите нам, товарищ из Выборга, сильно вас германская пуля ранила? Та, от которой вы поумнели?

Железнов не сразу дотумкал, к чему вопрос. А когда допер – подхватил:

– Ты говорил, два года в окопах провоевал, а потом тебя ранило. Недавняя, выходит, рана?

Белобрысый выборжец повел наглыми глазищами с Рубанова на Железнова. Понимающе усмехнулся.

– Проверяете? Правильно делаете, товарищи. В нашем деле бдительность – допрежь всего. Что ж, полюбуйтесь, какая на мне зарубка осталась.

Он встал, скинул пиджак, начал расстегивать рубашку.

– Что вы! – воскликнул Малышев. – Не нужно! Никто вас не собирается проверять!

Но Кожухов уже обнажился. Торс у него был крепко сбитый, поджарый, как у циркового борца. В верхней части живота, справа, багровела вмятина.

– Суй персты, Фома неверующий, – подмигнул выборжец Железнову. – Только не сильно жми, а то я, чего доброго, сомлею.

И отвел Железнов глаза в сторону.

– Подумал Рубанов, даже не поглядев на рубец. Неинтересно. А то, как запунцовела и опустила очи Орлеанская Недева, было, пожалуй, любопытненько. Ишь, как она на него косится. У Тоньки-недотроньки на серьезных людей чутье. Надо будет к этому Серому Волку подкатиться, да сердечную дружбу завести. По шерстке погладить, мясцом прикормить. В России такие друзья пригодятся. Там начнется чехарда: кто через кого перепрыгнет – только поспевай.

– Вы, товарищ, с нами до Питера поедете? – спросил он. Кожухов кивнул. – Вот и ладненько. Обратно в Выборг мы вас не отпустим. Попрощайтесь с чухонскими болотами.

Реплика посвящалась заодно и ревнивцу Железкину. Почетный пролетарий аж заерзал. Как он всё-таки похож на сома со своими жидкими усишками, толстыми губами и выпученными глазенками. Прячься под корягу, приплыла рыба того же сорта, но покрупнее.

– Военная рана – это почетно. Стыдиться нету, – сказал Людвиг.

Завидует швейцарский лютик. Хочет быть таким же: губернаторов стрелять, дырку в пузе демонстрировать и делать вид, что всё это пустяки, чепуха на постном масле.

Кожухов, заправляя рубаху в брюки, проворчал:

– Да ладно. Если б на баррикаде – другое дело… Что с отъездом, товарищи? Я правильно понимаю – на послезавтра намечено? Сколько наших едет?

Рубанов ему, уже как своему, объяснил: группа из тридцати человек, отбирали Старик и Грач, по количеству мест в вагоне. И стал перечислять всех, кто едет. Дурак Железкин пнул под столом – молчи, мол. Но сейчас важно было продемонстрировать нужному человеку доверие, вызвать симпатию. Поэтому хренова конспиратора Рубанов лягнул ботинком: отстань.

– Я вот насчет чего сомневаюсь, товарищ Рубанов… – Оказывается, Серый Волк умеет сомневаться? Закряхтел, зашевелил пальцами, подбирая слова. – Неспроста же германский кайзер Старику помогать решил. Хочет, вражина, нас для своего интереса использовать. Получается, мы на ихнюю мельницу воду льем?