Секрет Сабины Шпильрайн - Страница 4

Юнг объясняет ей причину разрыва: “Он хотел, чтобы я считал его своим отцом, а он меня сыном, но я могу смириться только с полным равенством в наших отношениях”. Фрейд же призывает ее отказаться от мечты об арийско-еврейском союзе и никогда не забывать, что она еврейка.

Сабина с Павлом поселяются в Берлине. Несмотря на неудачный брак и тяжелую беременность Сабина умудряется написать и напечатать несколько работ по психологии. Ее перу принадлежит первая в мире работа о психологии ребенка.

В 1913 году у нее рождается дочь - Рената, а через несколько месяцев Европу заливает огнем Первая мировая война. Павла призывают врачом в русскую армию, но Сабина отказывается вернуться в Россию. Вынужденная покинуть Германию, она мечется из одного швейцарского города в другой с маленьким ребенком на руках, нигде не находя ни постоянной работы, ни пристойного заработка. Приданое ее тает, а родители не могут посылать ей деньги из-за военных запретов.

В 1917 году мать присылает ей восторженное письмо о том, что русский народ восстал и сбросил со своих плеч царский гнет. С этого счастливого момента когда-то состоятельные родители Сабины становятся нищими и уже не могут помочь дочери ничем, кроме трогательных писем.

Ей приходится уехать в Женеву, но и там ее положение зыбко, там нет ни друзей, ни постоянного заработка, и в 1923 году она принимает приглашение Льва Троцкого вернуться в Россию, вернее уже в Советский Союз, чтобы участвовать в создании Нового человека.

Про жизнь Сабины в Советском Союзе создатели фильма не знают ничего. Никому кроме меня не было до нее дела - искорка угасла, след потерян, в тумане не видать ни зги. И только я могу рассказать правду.

1.

Я терпеть не могу тетю Валю – она во все сует нос и вечно делает мне замечания. Я ничуть не должна ее слушаться, она мне никто, просто папина сестра. Она не любит мою маму и сердится на папу за то, что он на ней женился. Она говорит, что мама много о себе воображает и слишком красиво одевается – как буржуйка, а не как жена коммуниста. А я думаю, что она просто завидует маме, потому что на ней никто до сих пор не женился, хоть она уже очень старая, ей уже тридцать лет, не меньше.

Но особенно я не люблю ее с тех пор, как она у меня на глазах зарезала курицу. Мы приехали в гости к ней в деревню, и я сразу побежала в сарай поиграть с поросенком. Я чесала поросенока за ухом, он радостно хрюкал и терся о мою ногу, и тут вошла тетя Валя с курицей в руках. Курица испуганно квохтала, но тетя Валя не обращала на это внимания. Она одной рукой схватила курицу за крылья, а другой сняла с полки топорик. Потом положила голову курицы на верстак в углу и с размаху рубанула ее топориком по шее. Кровь брызнула во все стороны, и мы с поросенком заорали хором. А может, это я одна заорала хором и повалилась на пол, прямо носом в лужу крови.

Что было дальше, я не помню. Помню только, что меня положили на кровать в маленькой комнате и я ни за что не хотела вставать к обеду. Сколько меня ни уговаривали, я не пошла есть со всеми эту жареную курицу, которой тетя Валя у меня на глазах отрубила голову. Я вообще отказалась там есть - не стала есть ни ужин, ни завтрак, а лежала, уткнувшись носом в подушку, пока мама не согласилась уехать со мной домой. Они решили, что шофер Коля отвезет нас на папиной машине, а папа останется и вернется на автобусе, потому что у тети Вали был день рождения. Ей, наверно, исполнилось сто лет, такой старой и безобразной она мне показалась, когда не захотела выйти за ворота попрощаться с мамой.

Мама, по-моему, была рада сбежать с тетивалиного дня рождения, и папа тоже был бы рад, но не мог - все-таки она была его родная сестра. Ума не приложу, как у моего красивого симпатичного папы получилась такая противная сестра. По дороге мама клятвенно пообещала, что мы с ней никогда, никогда, никогда больше не поедем в гости к тете Вале.

И вдруг сегодня утром она объявила, что они с папой должны срочно уехать в командировку, а меня отправляют в деревню к тете Вале. Я так обомлела, когда это услышала, что даже не заплакала, а только спросила ее, это правда или шутка. Но была зима, а не первое апреля, и вид у мамы был очень несчастный и, кажется, даже заплаканный. И даже у папы вид был какой-то встрепанный, как будто он всю ночь не спал. Руки его были испачканы сажей, даже на щеке у него было черное пятно, и в квартире пахло горелым, хотя в нашей квартире не было печки.

Я не успела спросить, что у нас в доме сгорело, как в дверь ввалилась тетя Валя, еще более сердитая, чем обычно. “Что еще вы тут задумали?” - спросила она, даже не поздоровавшись, на что папа молча схватил ее за руку и потащил в свой кабинет, захлопнув за собой дверь. Мама за ними не пошла, а ни с того, ни с сего схватила меня в охапку и начала целовать, обмазывая мои щеки слезами.

“Но вы же не надолго уезжаете?” - спросила я, страшно испугавшись - до сих пор мама не часто меня целовала посреди дня, а только перед сном. Тут дверь кабинета распахнулась, тетя Валя вылетела оттуда, как ошпаренная, и спросила: “А ее вещи вы собрали?” “Конечно, собрали”, - сказала мама и указала на чемодан и корзинку, которые стояли возле двери. Я поняла, что выхода нет, раз они еще ночью решили отправить меня в деревню к тете Вале, и громко заревела: “Я к ней не поеду! Ни за что не поеду!” Тут мама тоже заплакала и даже тетя Валя стала утирать глаза.

Услыхав мой рев, папа вышел из кабинета, схватил меня на руки и зажал мне рот ладонью: “Тихо, тихо, - шептал он мне в ухо, - а то ты всех соседей распугаешь!” “И пусть распугаю!” - пыталась выкрикнуть я, но папина ладонь не давала мне произнести ни слова, получалось только мычание. Я билась и трепыхалась в сильных папиных руках, пока не устала и не затихла. Тогда папа опустил меня на пол и велел немедленно отправляться в путь, чтобы не опоздать на поезд. И добавил непонятное: “За нами могут прийти в любой момент”.

“Вот так сразу?” - попыталась снова завопить я, но папа больно стукнул меня под подбородок, так что я прикусила язык и замолчала от удивления - ведь папа ни разу в жизни не ударил меня, даже не больно. Тетя Валя взяла чемодан, а мне велели нести корзинку, и мама пошла отворять дверь. Корзинка была тяжелая и я хотела ее бросить, но папа стиснул мою ладошку вокруг ручки и приказал: “Не вздумай уронить”. И я послушно пошла к двери, неся эту тяжелую корзинку.

“А ведь твой шофер Коля привозил вас ко мне”, - сказала вдруг тетя Валя. Я не поняла, при чем тут шофер Коля, но папа понял сразу. “Значит, тебе придется уехать оттуда поскорей. Прости, но другого выхода нет”, - сказал он и поцеловал тетю Валю так, будто прощался с ней навсегда. И добавил что-то совсем непонятное: “Да хранит вас Бог”. Он вывел нас на лестницу, и тут мама догнала нас и тоже поцеловала тетю Валю и перекрестила, как делала когда-то моя няня Даша, - я прямо глазам своим не поверила. “Идите осторожно, чтобы никто из соседей вас не заметил”, - прошептала мама и тихо-тихо закрыла дверь.

“Иди вперед, - приказала тетя Валя, - иди медленно, будто гуляешь, выходи из двора, заходи в парк, садись на первую скамейку и жди меня”. Это было бы похоже на игру в прятки, если бы у нее было не такое ужасное лицо. Я медленно пошла одна, сжимая ручку тяжелой корзинки, вышла на улицу и свернула в парк, стараясь понять, какую скамейку считать первой - скамеек там было целых три. До сих пор я никогда не выходила на улицу и не заходила в парк одна, и мне было очень страшно - а вдруг тетя Валя меня не найдет? Или не захочет найти, ведь она знала, что я терпеть ее не могу.

Но она меня нашла, больно схватила за руку и потащила к трамвайной остановке, все время повторяя: “Скорей, скорей, а то опоздаем на поезд!” На поезд мы не опоздали, даже приехали на вокзал на двадцать минут раньше. Пока мы ждали когда придет поезд, тетя Валя села на скамейку, а мне велела стать возле газетного киоска и делать вид, что мы не знакомы. Мне ничего не стоило делать такой вид, и в ее сторону не смотреть - ничего приятного я все равно бы не увидела. Это было бы тоже похоже на игру, но когда я все же случайно на нее посмотрела, то заметила, что она неподвижно смотрит в одну точку и плачет. Плачет тихо, не в голос, просто слезы текут и текут по ее щекам, а она их даже не утирает. И тогда я тоже заплакала.