Ритуалы бесконечности - Страница 21

Только сам Орелли выглядел спокойным и ухмылялся Оггу. Тот же нахмурился, вспотел, руки его дрожали.

— Гордон! — сказал с отчаянием Фаустаф. — Если вы убьете его, то они начнут стрелять.

— Я это знаю! — глаза Огга сузились.

Мэгги Уайт вдруг побежала по дороге, прочь от людей Орелли. Но только Штайфломайс повернул голову и посмотрел на нее. И его лицо было внимательным.

Фаустаф решил сесть в машину. Он взялся за дверную ручку и, нажав на кнопку, открыл дверцу. Он заметил, что ключ зажигания на месте.

— Следи за ним, Гордон, — сказал он, забираясь на место водителя. — Залезай сюда, Нэнси!

Нэнси последовала за ним, садясь сзади.

— Гордон, — позвал профессор.

Фаустаф завел двигатель. Он просто не допускал мысли о том, что машина неисправна. Мотор завелся.

Фаустаф снова позвал Огга и вздохнул с облегчением, когда тот подошел к машине.

Нэнси открыла ему заднюю дверь, и Огг сел. Его автомат по-прежнему был направлен на Орелли.

Фаустаф отпустил педаль тормоза. Машина начала двигаться по дороге, сначала медленно, потом все быстрее.

Один из людей Орелли выстрелил из лазерной винтовки, но луч прошел выше. Фаустаф нажал на акселератор, слыша, как Штайфломайс приказывает людям Орелли прекратить огонь.

— Фаустаф! — закричал Штайфломайс. — Фаустаф! Вы и ваши люди пострадаете от этого. — Хотя они были уже на некотором удалении, профессор хорошо слышал его голос.

По дороге они догнали Мэгги Уайт, но не остановились.

Когда Фаустаф выезжал в пригороды Лос-Анджелеса, он мог видеть, что не все так хорошо, как ему думалось. Большая часть территории была не закончена, как будто работу над “симуляцией” забросили или прервали. Дома стояли нетронутыми, на магазинах висели привычные надписи, но многое из того, мимо чего они проезжали, противоречило действительности.

В деревенском саду, например, узнавалась байира с редкой примитивной кроной. Она произрастала еще в юрский период, 18 миллионов лет назад. Квартал, в котором, как помнил Фаустаф, находился огромный кинотеатр, теперь пустовал. На его месте раскинулись индейские вигвамы, сходные с теми, которые используются индейцами Западных прерий. Но в целом не ощущалось, что это место создано в качестве музейного экспоната. Здесь стояли дома, выстроенные в стиле трехсотлетней давности, проносились совершенно новые автомобили выпуска 1908 года, отсвечивающие черной эмалью и колесами красного цвета. Витрины магазинов рекламировали женскую моду почти двухсотлетней давности.

Хотя в целом город был современным Лос-Анджелесом 1999 года на З-1, анахронизмы сразу бросались в глаза, становясь резким контрастом со всем остальным. Они усилили впечатление Фаустафа, что он спит. Он стал испытывать чувство безотчетного страха и быстрее погнал машину прочь, по направлению в Голливуд, лишь на том основании, что туда вела автострада.

Нэнси Хант вцепилась ему в руку. Сама, будучи близкой к истерике, она пыталась успокоить его:

— Не волнуйся, Фасти. Мы выберемся из всего этого. Я даже не могу поверить в реальность происходящего.

— Это достаточно реально, — возразил он, немного успокаиваясь. — По крайней мере, опасность. Она здесь неуловима, в домах, на улицах, в пейзаже, но она есть — это точно. — Он адресовал свои слова Гордону Оггу, который, закрыв глаза, прижимал к себе автомат. — Как вы себя чувствуете, Гордон?

Огг поерзал на сидении и посмотрел в упор на Фаустафа, который немного повернул к нему голову. И Фаустаф увидел в глазах Огга слезы.

— Неприятно, — с усилием сказал Огг. — Я не могу контролировать свои эмоции и мысли. Я чувствую, что этот мир не так уж нереален, как… — он замолчал, потом продолжил. — Возможно, это другая реальность. Мы нереальны для нее, мы не должны быть здесь. Даже если у нас было право попасть сюда, мы не должны были поступать так, как мы поступили. И это, если хотите знать, моя точка зрения.

Фаустаф внимательно слушал, кивая.

— Не думаете ли вы, что мы должны быть разумом, который, как вы чувствуете, нужен этому миру?

Огг заколебался. Потом сказал:

— Нет, я так не чувствую.

— Тогда я знаю, что вы имеете в виду, — продолжил Фаустаф. — Я прошел через подобное. Мы должны крепиться, Гордон; этот мир хочет изменить нашу тождественность. Вы хотите переделать свою тождественность?

— Нет.

— Вы говорите о личности? — спросила Нэнси. — У меня сейчас такое ощущение, что если я расслаблюсь, то просто-напросто не буду собой. Это почти как смерть. Вид смерти. Я чувствую, что от меня что-то может оторваться и…

Попытки осмыслить и проанализировать свои страхи им не помогли. Теперь атмосфера в машине была пронизана ужасом — страх выплыл на поверхность, и они были не в состоянии контролировать себя. Машина неслась по автостраде, везя своих испуганных пассажиров. Небо над ними, без единого облака, добавляло ощущение, что время и пространство, какими они знали их, больше не существуют. Фаустаф попытался заговорить снова, чтобы предложить им вернуться и отдать себя на милость Штайфломайсу, поскольку тот, по крайней мере, может объяснить, что случилось с ними, что они могут теперь принять его предложение объединить усилия, пока не найдут возможности возвратиться с З-0.

Слова, которые слетали с его губ, не имели смысла. Остальные, казалось, и не слушали его. Большие руки Фаустафа дрожали, сжимая руль. Он с трудом сдерживал желание направить автомобиль в какое-нибудь препятствие и разбиться с ним вместе. Он долго вел машину, а затем вдруг остановил ее с чувством полной безнадежности. Фаустаф склонился над рулем, его лицо исказилось, губы что-то невнятно бормотали, и только часть его разума искала суть здравомыслия, которая должна была помочь ему сопротивляться воздействию З-0.

Хотел ли он сопротивляться? Этот вопрос сверлил его мозг. Наконец, пытаясь ответить на него, он частично вернул себе здравый смысл. Да, он хотел, по крайней мере, но пока понимал, что надо сопротивляться. Фаустаф осмотрелся. Домов вокруг больше не было. Только несколько их виднелось позади и впереди него, но здесь шоссе проходило по пустой равнине. Место выглядело участком, который был тщательно выровнен, а затем покинут. Единственное, что бросалось в глаза, так это только куча хлама.

На первый взгляд она казалась свалкой мусора, огромным холмом разнообразного утиля. Затем Фаустаф рассмотрел, что это не старье. Все предметы выглядели новыми и целыми. Он порывисто выскочил из машины и поспешил к этой куче.

Когда профессор приблизился, он смог увидеть, что куча даже больше, чем можно было сначала предполагать. Она возвышалась почти на сто футов над ним. Он увидел крылатую греческую Победу из мрамора, аркебузы 17-го века, отсвечивающие медью, дубом и железом, большие китайские воздушные змеи, разукрашенные головами драконов. Почти на самой вершине лежал “фоккер” того типа, который использовался в первой мировой войне, его дерево и обшивка были новыми, будто он только что покинул сборочный конвейер завода. Там были колеса вагонов и что-то похожее на египетский корабль, трон, который мог принадлежать византийскому императору, большая ваза времен Виктории, бивни индийских слонов, арбалет 16-го века со стальной крестовиной, электрогенератор конца 18-го века, доспехи японского самурая на красивой вырезанной из дерева лошади и барабан из Северной Африки, бронзовая статуэтка конголезской женщины, скандинавский рунический камень и вавилонский обелиск.

Казалось, вся история была представлена предметами, выбранными наугад. Это была гора сокровищ, как будто сошедший с ума директор музея отыскал способ закрыть свой музей и вытряс его содержимое прямо на землю. Но предметы не имели вида музейных экспонатов, все выглядело абсолютно новым.

Фаустаф приблизился к этой груде и стал около нее. У ног его лежал овальный щит из дерева и кожи. По-видимому, он относился к 14-му веку, ибо был итальянской работы, богато украшенный золотой с красным росписью, его основная тема изображала мифического льва. За щитом лежали красивые часы, которые можно было датировать приблизительно 1700 годом. Они были стальные, украшены серебром и, возможно, могли быть сделаны величайшим часовым мастером того времени Томасом Томпионом.