Расскажу - Страница 9

Он удивительно интересный режиссер. Очень современный. Очень глубокий. Очень тонкий, чувствующий любую фальшь. И очень легко все трактующий, очень киношно все понимающий. Он меня настраивал на сцену с Астровым, он ко мне склонился и шепчет-шепчет на ухо: «Ты должна быть очень чувственная, Астров и манит и волнует Елену, и она уже влюблена, и она готова “улететь бы вольною птицей от всех вас”. Ей так хочется любви, ей так хочется разорвать свои цепи, эти узы запретов, ей так хочется вырваться на волю ее сути, ее женского начала, страсти, которая уже внутри, конечно, горит, бушует». И вот так я должна была войти в эту сцену с Астровым и с дядей Ваней, который потом их застает целующимися. И Кончаловский говорит: «Понимаешь, ты должна вот так сидеть, а у тебя кончики пальцев должны быть мокрыми и холодными от волнения, от предчувствия, от ожидания любого прикосновения». Поэтому вдруг возник в руках ножик, которым разрезают газеты, и Елена этот ножичек все время в руках вертит. Он меня даже этому не учил. Только настраивал. Но настраивал в ухо. И со стороны фотограф, конечно, сфотографировал, как я стою, какая-то уже вся взбудораженная, возбужденная, полуоткрытый рот, и я такая вся почти вошедшая в сцену страсти к Астрову. А Кончаловский как коршун склонился и что-то такое на ухо мне шепчет.

Так что фотография прекрасная и очень точная. Потому что я с этим ощущением вошла в сцену, и она действительно получилась очень загадочно-нервно-эмоциональной. Эту сцену было очень трудно сыграть. Потому что с холодным носом или с холодными ощущениями ее не сыграешь. Ее невозможно рассчитать. Ее нужно было почувствовать. И в этот момент как раз и нужен режиссер, который мог настроить так актеров и такую создать атмосферу, когда без стеснения, без какого-то ступора можно кинуться в эти эмоции и в эти чувства. Это Андрей Кончаловский.

Первый съемочный день был где-то недалеко от его дачи на Николиной Горе и на даче. Когда мы разбили первую тарелку и первая хлопушка обозначила начало фильма, мы сняли целую сцену, когда мы гуляем и входим в дом. Я, Ирочка Купченко, Ирина Анисимовна Вульф, Коля Пастухов, Иннокентий Смоктуновский и Владимир Михайлович Зельдин. Андрей устроил невероятный банкет у себя на даче, еще была жива его матушка, Наталья Петровна Кончаловская, которая всем этим руководила, угощала. Очаровательная женщина. Легенда. О ней можно целую книгу писать, и не одну. И наверняка написано очень много, вот что такое – русская интеллигенция. Художническая интеллигенция. Порода. Благородство, культура, ирония, юмор, все в ней. Она легкая была в общении. Очень красивая женщина. И этот первый день – это было нечто.

Естественно, чуть-чуть все подвыпили. Подвыпил и Андрей, и Рерберг Гоша, оператор, а мы после съемки должны были ехать домой в центр. И Андрей сказал: «Я вас отвезу на “Волге”». А я, поскольку жутко «тверезый» человек, смотрю, они все выпивают, и говорю: «А как же мы поедем?» Андрей говорит: «Не волнуйся». А я в это время только начинала учиться водить машину. Мечтала быть за рулем. Когда заканчивала 11-й класс, нам ввели совершенно, как всем казалось, ненужный предмет, но для меня, как потом оказалось, очень важный – машиноведение. На этот предмет не ходил никто. Кроме меня. Я изучила машину с ног до головы. По сегодняшний день я могу открыть, посмотреть мотор и кое-что понять. Разобраться, что там. Машину я знаю снаружи и изнутри.

Так вот, у меня уже был за спиной целый курс машиноведения, и я только-только начинала учиться. Закончился банкет, часть на автобусах повезли, мы чуть-чуть задержались, потому что я не могла оторваться от Натальи Петровны, мне было с ней так интересно! Она написала книгу об Эдит Пиаф, потрясающе. А я обожала французскую эстраду и, будучи студенткой, пела почти весь репертуар Эдит Пиаф, и все студенты меня знали, даже из других институтов часто приходили и слушали. И Наталья Петровна безумно интересно рассказывала мне о ней.

И вот наконец напихивает Андрей целую машину, садится за руль, троих вместе со мной – на заднее сиденье, впереди – он и Рерберг. И едет быстро. Я начинаю говорить, что меня укачивает, что я боюсь. И вдруг Андрей мне: «Так, хватит там пищать. Если так сильно боишься, садись сама и поезжай. Слабо?» Я сказала: «Нет, не слабо. Я готова». – «Если ты такая трезвая и уверенная, садись». И что вы думаете? Я сажусь за руль и начинаю тихо ехать. Причем, поймите, это правительственная трасса. Николина Гора. Милиционер через каждые сто метров. У меня нет ни прав, ни документов, сзади сидит веселый хозяин машины, рядом – подвыпивший оператор, и я, вцепившись в руль, очень медленно и очень аккуратно веду машину. Проезжаю вправо. Андрей говорит: «Дача Буденного. Ну-ка, давай подгазуй немного, сейчас вверх в гору, иначе заглохнешь. Гошь, поддай немного газу». Тут Гоша со всего маху мне на ногу, которая на педали газа, надавливает, и машина рвется вперед. Я, естественно, охаю и думаю, Господи, только бы не разбиться! Говорю: «Прекратите! Я сама! Я сама!» Он ногой давит. Я, значит, с размаху локтем ему по колену. Это великому оператору, которого уже нет ныне в живых. «Прекратите!» И тихо еду.

Что вы думаете, я так доехала до Москвы. Почти что до «Мосфильма», припарковала машину, это у меня было первое боевое крещение. Потом Кончаловский вышел и сказал: «Ну, ты молодец», а Рерберг: «А мне было хорошо, спокойно так. Только очень медленно. Я так не привык». Я вышла из машины, думаю: «Так, дальше беру такси». И вдруг почувствовала, что у меня обмякли руки, я куда-то провалилась от усталости и от ужаса, от того страха, который вдруг на меня нахлынул, – а если б мы разбились, если б я разбила машину чужую, оператора, самого Андрея Кончаловского, сзади сидела Иришка Купченко, кто-то еще, кажется, Мила Кусакова, художница… Господи, что это со мной было? Короче, старт был невероятный, но вот, наверное, мужество автомобилиста и мужская часть характера тогда каким-то образом у меня проявились.

Поразительно, но почти такая же история произошла через много-много лет. Когда уже с фильмом «Дядя Ваня», как писала «Ла набет филма», «…звезда советского кинематографа Ирина Мирошниченко» приехала в Норвегию. Причем летела я туда одна. Это первый раз, когда я прилетела на несколько дней на премьеру фильма одна! Премьера в Осло и в каком-то еще городе, кажется, в Тронхейме, это где-то на севере, наверху. Зима несусветная. Я еду в аэропорт Шереметьево. Заказала такси. Конечно, опоздала. Всю ночь «складывалась». Накануне у меня был спектакль. И надо сказать, что вообще у меня жизнь летит, как шальная. Я все время работала без остановки. Нахватывала работы очень много. И, пожалуй, за одну жизнь, если вот так посчитать, я прожила три, потому что было ну просто очень много всего. Особенно в те годы было насыщенно – в 70–80-е. У меня было 11 наименований в афише Московского Художественного театра, и все это главные роли. И практически я была одна, без дублерш, и поэтому должна была ловить какие-то крошечные перерывы, вырываться или на киносъемку, или на несколько дней на премьеры в Европу. Так вот, Осло. Я опаздываю. Подъезжаю к Шереметьеву. Регистрация закончилась. Но я уж так всегда себя ощущала, что меня все знают, все симпатизируют. Но попалась противная тетка. Вот уперлась рогом, и все. Опоздали – и все.

И я разозлилась. Нет чтобы мне ее упросить. Но у меня было плохое настроение, ранее утро. Я говорю: «Подождите одну секунду. Я же здесь. Самолет здесь. Добегу». В ответ услышала: «Вы опоздали, и все». – «Ну поймите, у меня там премьера». – «Ничего не могу сделать. Вот такие сейчас правила новые. Ужесточенные. Вы не успеете пройти таможню». Короче, уперлась, и все. Все!

Я стою внизу. А самолет взлетает. А у меня билет Москва – Осло. Если б хотела, она могла бы пустить. Я бы успела. Я не знаю, куда мне деваться. Расстроенная. Нервная. Иду к какому-то начальнику: «Что мне делать?» Слезы в глазах. Понимаю, что срываю премьеру. «У меня вечером в Осло премьера фильма. Я должна стоять на сцене. Сделайте что-нибудь». Он вдруг спокойно: «Не нервничайте. Что-нибудь придумаем». Я поняла, что советские люди в беде не оставляют другого человека, такой очень правильный, нормальный, хороший советский человек. Говорю абсолютно искренне, без иронии.