Путешествие - Страница 2

— Надеюсь… — начала было стюардесса, но тут же умолкла и долгим сочувственным взглядом обвела черную одежду бабушки, черное пальто, юбку и кофточку Фенеллы и ее шляпку с креповой розой.

Бабушка кивнула.

— На все божья воля, — сказала она.

Стюардесса печально сжала губы, вздохнула и стала как будто еще приветливей.

— Я всегда говорю, рано или поздно все там будем, уж это чистая правда, — сказала она так, будто первая открыла эту истину. И, помолчав, прибавила: — Может, принести вам чего‑нибудь, миссис Крейн? Чашку чая? Я знаю, не стоит и предлагать вам капельку чего‑нибудь такого, чтоб согреться.

Бабушка покачала головой.

— Ничего не надо, спасибо. У нас есть с собой немножко печенья, и еще у Фенеллы прекрасный банан.

— Тогда я загляну к вам попозже, — сказала стюардесса, вышла и затворила за собой дверь.

До чего маленькая была эта каюта! Точно их с бабушкой сунули в ящик. Темное круглое оконце над умывальником глядело на них тусклым глазом. Фенелла, оробев, остановилась у двери, она все еще прижимала к себе свои пожитки и зонтик. Неужели здесь надо раздеваться? Бабушка уже сняла чепец и, прежде чем повесить его, скатала ленты и приколола булавкой к подкладке. Ее седые волосы блестели, как шелк; маленький пучок на затылке покрывала черная сетка. Фенелла, кажется, никогда еще не видела бабушку с непокрытой головой, очень странно это выглядело.

— Я надену шерстяной шарфик, который для меня связала твоя дорогая мамочка, — сказала бабушка, развернула свой сверток, вынула оттуда шарфик и повязала им голову; венчик седых кудряшек качался у нее над бровями, она печально и ласково улыбалась Фенелле. Потом расстегнула корсаж, и что‑то под ним, и еще что‑то под этим. Началась короткая быстрая возня, бабушка даже слегка покраснела от натуги. Щелк! Щелк! Это она, оказывается, снимала корсет. И вот она вздохнула с облегчением, сидя на плюшевом диванчике, медленно, осторожно стянула с ног башмаки на резинках и поставила их рядышком.

К тому времени, как Фенелла сняла пальто, юбку и надела фланелевый халатик, бабушка уже совсем приготовилась ко сну.

— А мне снимать башмаки, бабушка? Они у меня на шнурках.

Бабушка с минуту озабоченно раздумывала.

— Лучше сними, детка, будет куда удобней, — сказала она. Потом поцеловала Фенеллу. — Да не забудь помолиться. Господь нас хранит на море еще больше, чем на земле. — И закончила бодро: — На верхней койке лягу я, ведь я уже опытная путешественница.

— Да как же вы туда заберетесь, бабушка?

К верхней койке приставлена была лесенка, всего‑то три ненадежных перекладинки. Старуха беззвучно коротко засмеялась, ловко вскарабкалась наверх и через бортик глянула на удивленную Фенеллу.

— Не думала ты, что твоя бабушка такая проворная, а?

И она откинулась на подушку и снова тихонько засмеялась.

Кусок коричневого мыла был очень твердый и никак не мылился, а вода в бутылке походила на какой‑то мутный кисель. И еще очень трудно было откинуть накрахмаленные слипшиеся простыни; пришлось их прямо отдирать друг от друга. Будь все в ее жизни по — прежнему, Фенелла, пожалуй, не удержалась бы от смеха… Наконец и она пыхтя залезла в постель и улеглась, и тут сверху донесся протяжный чуть слышный шепот, словно кто‑то тихо — тихо шелестел папиросной бумагой, что‑то в ней отыскивая. Это молилась на ночь бабушка. Медленно тянулось время. Потом, бесшумно ступая, вошла стюардесса; оперлась рукой о бабушкину койку.

— Выходим в пролив,[2] — сказала она.

— Уже?

— Ночь погожая, но груза у нас маловато. Может, немного покачает.

И правда, пароход вдруг подняло вверх, вверх, он будто повис на мгновенье в воздухе и задрожал, и только потом его опять кинуло вниз, и тяжелые волны опять ударили в борта. А ведь Фенелла поставила зонтик с лебединой шеей на диванчик. Сломается он, если упадет? Но в ту же минуту про него вспомнила и бабушка.

— Если вас не затруднит, положите, пожалуйста, мой зонтик, — шепнула она стюардессе.

— С удовольствием, миссис Крейн. — Стюардесса положила зонтик и вернулась к бабушке. — Ваша внучка так сладко спит, — сказала она еле слышно.

— Слава богу, — отвечала бабушка.

— Бедная сиротка! — сказала стюардесса.

И тут бабушка стала ей все рассказывать, да так подробно и долго, что Фенелла и вправду заснула.

Но не успело еще ей ничего присниться, как она проснулась и увидела — над головой что‑то болтается. Что это? Что такое? Оказалось — маленькая нога в сером чулке. А вот появилась и другая. Они словно что‑то нащупывали в воздухе; послышался вздох.

— Я не сплю, бабушка, — сказала Фенелла.

— О господи, где же лесенка? — спросила бабушка. — Я думала, она где‑то тут.

— Нет, бабушка, она с другого края. Сейчас я поставлю вашу ногу на ступеньку. Мы разве уже приехали?

— Входим в гавань. Пора вставать, детка. Съешь‑ка прямо сейчас печенье, силенок прибавится.

Но Фенелла уже спрыгнула с койки. Лампа все еще горела, но уже рассвело, в каюте было холодно. В круглое оконце она разглядела вдалеке скалы. Вот на них набежала пена; вот промелькнула чайка; а вот и длинная полоса самой настоящей земли.

— Там земля, бабушка, — удивилась Фенелла, словно они плавали по морю уже долгие недели.

Она обхватила себя руками за плечи и терла одну ногу о другую; ее пробирала дрожь. Последнее время все было так печально! Неужели теперь станет по — другому? Но бабушка сказала только:

— Поторапливайся, детка. Отдам‑ка я твой прекрасный банан стюардессе, раз уж ты его так и не съела.

И Фенелла опять оделась во все черное, и от одной перчатки отлетела пуговица и так закатилась, что не достать. Они поднялись на палубу.

И в каюте‑то было холодно, а уж на палубе просто мороз. Солнце еще не взошло, но звезды померкли, холодное бледное небо сливалось с таким же холодным бледным морем. На земле колыхался белый туман. Вот уже можно ясно различить там темный кустарник. Можно разглядеть даже резные листья папоротника, и, точно скелеты, белеют странные иссохшие серебристые деревья… Вот показалась и пристань, и какие‑то домики, тоже бледные, тесно лепятся друг к другу, будто ракушки на крышке шкатулки. По палубе шагают и другие пассажиры, но не так быстро, как накануне вечером, и лица у них сумрачные.

И вот пристань плывет им навстречу. Она медленно подплывает к пароходу, и с нею какой‑то человек со свернутым кругом каната в руках, и тележка, в которую впряжена понурая лошаденка, и еще человек, который сидит на ступеньке.

— Смотри, Фенелла, это мистер Пенредди нас встречает, — сказала бабушка, очень довольная. Белые, точно восковые, щеки ее посинели от холода, подбородок дрожал, и ей то и дело приходилось утирать глаза и покрасневший носик. — У тебя мой?..

— Вот он, бабушка. — И Фенелла показала ей зонтик.

Канат просвистел в воздухе и громко хлопнулся на палубу. Спустили трап. И опять Фенелла идет за бабушкой по пристани, потом к тележке, и вот они уже катят прочь от моря. Лошаденкины копыта простучали по деревянной мостовой и мягко зашлепали по песчаной дороге. Вокруг ни души и нигде не видно ни дымка. Колышется туман, и все еще слышно, как море сонно, лениво плещется у берега.

— Я вчерашний день видал мистера Крейна, — сказал мистер Пенредди. — Он вроде с виду ничего. На той неделе моя хозяйка ему напекла ячменных лепешек.

И вот лошаденка остановилась перед одним из тех домиков — ракушек. Сошли с тележки. Фенелла тронула рукой калитку — и перчатка мигом промокла от больших дрожащих росинок. Пошли по узенькой дорожке, усыпанной круглыми белыми камешками, по обе стороны ее сонно клонились намокшие цветы. Белые нежные бабушкины гвоздики так отяжелели от росы, что совсем полегли, но холодное утро насквозь пропиталось их сладким запахом. Ставни на окнах были еще закрыты; Фенелла с бабушкой поднялись по ступенькам на веранду. По одну сторону двери стояла пара старых мужских башмаков, по другую — большой красный чан для воды.