Психоаналитическая традиция и современность - Страница 13

В романах Достоевского сплошь и рядом изображаются лица, вызывающие отвращение и неприязнь в силу их распутной жизни, дурных привычек, преступных деяний, болезненного восприятия мира. Нелепые, на первый взгляд, убийства, амбициозные претензии, всеразъедающая ложь, страсть к карточной игре, ночные кутежи, проституция и бесовские интриги – все это тщательно и скрупулезно выписывается мастерским пером, будто автор хочет разоблачить тот образ разумного, добропорядочного человека, который столетиями насаждался в литературе, ориентированной на приукрашивание жизни, изображение ее исключительно в розовых тонах. Человек из подполья у Достоевского являет собой клубок неразрешимых противоречий, свидетельствующих о наличии каких-то демонических сил, не оставляющих индивида ни на минуту в покое и заставляющих его действовать во многих случаях наперекор самому себе.

Можно привести множество высказываний, содержащихся в романах Достоевского, чтобы представить, как и в каких мрачных красках описывает он человека. Приведу лишь некоторые из них:

«Он точно ослеп… ему уже хотелось обидеть, как-нибудь нагадить, показать свою власть» («Бесы»).

«Тут он изо всей силы ударил раз и другой, все обухом, и все по темени. Кровь хлынула, как из опрокинутого стакана, и тело повалилось навзничь» («Преступление и наказание»).

«Существо это решительно злобное, непомерно честолюбивое, мстительное и знойно завистливое» («Братья Карамазовы»).

«– Слушай… скажи мне: чем ты ее? Ножом? Тем самым?

– Тем самым…» («Идиот»).

Однако было бы неверным усматривать в творчестве Достоевского мировоззренческую ориентацию, свидетельствующую о том, что он видит в человеке исключительно злобное, испорченное существо, готовое на любые преступления. В равной степени было бы неоправданно считать, что высказывания и размышления героев своих произведений о злой природе человека безоговорочно разделял сам автор. Скорее, напротив, Достоевский описывал ужасные сцены убийства и вкладывал в уста своих героев суждения, оправдывающие преступления, типа «все дозволено» именно потому, что стремился подчеркнуть необходимость раскаяния и добродетели как нравственных оснований становления человека Человеком гуманным и сострадательным, терпимым и справедливым, искренним и правдивым. Другое дело, что в реальной жизни человек – отнюдь не идеальное существо. Важно увидеть человека таким, каков он есть на самом деле, со всеми разъедающими его душу сомнениями и вдохновляющими надеждами, в горе и в радости, в минуты отчаяния и блаженства. Важно понять всю сложность мотивов его поведения, сознательных и бессознательных установок, а не уповать на безошибочность мышления и безгрешность деяний человека в повседневной жизни. Необходимо честно и правдиво рассказать о его самых темных сторонах души, но при этом сохранить веру в человека. Эта мировоззренческая позиция как раз и находит свое отражение в творчестве Достоевского.

Приведу только несколько выдержек из работ Достоевского, наглядно свидетельствующих о его нравственно ориентированной позиции по отношению к человеку. Причем в качестве сопоставления все они взяты из тех же самых его романов, о которых упоминалось выше.

«Благослови вас Бог, сударь, но при начинании лишь добрых дел» («Бесы»).

«Это человек-то вошь!.. Убивать? Убивать-то право имеете?.. Что делать?.. Страдания принять и искупить себя им, вот что надо» («Преступление и наказание»).

«В области же действительной жизни, которая имеет не только свои права, но и сама налагает великие обязанности… мы должны и обязаны… действовать разумно, а не безумно, как во сне и в бреду, чтобы не нанести вреда человеку, чтобы не измучить и не погубить человека» («Братья Карамазовы»).

«Самый закоренелый и нераскаянный убийца все-таки знает, что он преступник, то есть по совести считает, что он нехорошо поступил, хотя и безо всякого раскаяния» («Идиот»).

Поразительные аналогии в этом отношении мы находим у Фрейда. Как и Достоевский, он вскрывает такие неприглядные, вызывающие подчас возмущение своей обнаженностью картины действительного или воображаемого отцеубийства, сладостно-эротических или садомазохистских влечений индивида, которые воспринимаются в плане трактовки им человека как неразумного, агрессивного существа, целиком и полностью находящегося во власти своих безудержных страстей. Желание сына убить своего отца и овладеть матерью, сексуальная деятельность ребенка, непристойные фантазии детей, жуткие сновидения взрослых, агрессивные инстинкты, антисоциальные и противоморальные наклонности, влечение к смерти, зависимость сознания от бессознательного, Я от Оно – обо всем этом пишет Фрейд в своих работах, делая акцент на темных сторонах человеческой души. В изображении основателя психоанализа человек – это бурлящий котел бессознательных страстей и желаний, в любую минуту готовый взорваться, выплеснуть свое содержимое на поверхность сознания и смести на пути неуправляемой раскаленной лавы все культурные и социальные преграды, ранее возведенные в обществе и ограничивающие свободное проявление индивидом исконно присущих ему от природы влечений.

Вот несколько высказываний Фрейда, содержащихся в его работах и не оставляющих никаких сомнений относительно его стремления обнажить тайники человеческой души и выявить ее темные стороны, чтобы тем самым дать понять, что человек отнюдь не такое доброе и благородное существо, как это принято считать в кругу философов, ученых и литераторов, закрывающих глаза на все непристойности поведения людей в современном мире.

«Как Эдип, мы живем, не сознавая противоморальных желаний, навязанных нам природой; сознав их, мы все отвратили бы взгляд от эпизодов нашего детства» («Толкование сновидений»).

«Мы представляем себе Я беспомощным по отношению к Оно» («Торможение, симптом, страх»).

«Свободное от всех этических уз Я идет навстречу всем притязаниям сексуального влечения, в том числе и таким, которые давно осуждены нашим эстетическим воспитанием и противоречат всем этическим ограничительным требованиям» («Лекции по введению в психоанализ»).

«Бесконечно многие культурные люди, которые отшатнулись бы в ужасе от убийства или инцеста, не отказывают себе в удовлетворении своей алчности, своей агрессивности, своих сексуальных страстей, не упускают случая навредить другим ложью, обманом, клеветой, если могут при этом остаться безнаказанными, и это продолжается без изменения на протяжении многих культурных эпох» («Будущее одной иллюзии»).

Однако, подобно Достоевскому, Фрейд отнюдь не разделяет убеждения тех, кто видит в человеке только злое начало. В его работах действительно уделяется много места вскрытию необузданных страстей индивида, его сексуальных влечений и агрессивных наклонностей. Но он не абсолютизирует дурные и непристойные желания людей, не считает, что человеческое существо является изначально злым. Основатель психоанализа не отвергает наличия благородных стремлений, присущих каждому человеку, не пытается уменьшить их достоинства, не отрицает возможность развертывания бессознательной деятельности, ведущей к созданию высших духовных ценностей жизни. Другое дело, что он акцентирует внимание на бессознательных влечениях человека, сопровождающихся соскальзыванием к животному началу человеческого существа, с целью выявления истинных мотивов поведения и раскрытия природы внутрипсихических конфликтов, ибо этот пласт жизнедеятельности людей зачастую не попадал в поле зрения исследователей. В клинической же практике и в своих теоретических разработках Фрейд настоятельно подчеркивал необходимость осознания бессознательных влечений человека, освобождения его от различного рода иллюзий, ориентации его деятельности на нравственно оправданные цели.