Приёмный (СИ) - Страница 3

— Ты чего падаешь-то сразу?! Я же еле дотронулся! — гоготнул Раевский. — Бракованный что ли?!

Коридор раздевалки залил смех. Ржали не только одноклассники Раевского, но и мои. Кто-то подставил ладонь, Раевский отвесил смачную пятюню и двинул дальше по коридору.

Нужно было срочно что-то делать. Я столько времени держал оборону перед ровесниками, но пропустил от малого, и тот удалялся по коридору победителем. Раньше я никогда не позволял себе поднимать руку на младших. Считал это подлым и нечестным, но этот малой заслужил. Причем, заслужил не только подзатыльника. Боюсь, но здесь не обойдётся без разбитого носа, а может и выбитого зуба. Если спустить это на тормозах, то на ужине можно брать поднос и идти за стол к изгоям.

Понимая, что медлить нельзя, я сжал кулаки и рванул за Раевским. Представлял, как разверну его, дёрнув за плечо, и пару раз съезжу по лицу, но стоило сделать шаг, как мир вокруг зарябил. Очертания людей в тусклом свете коридора смешались, в глазах задвоилось. Кто-то вытащил телефон, и свет экрана ударил меня, словно прожектором. У меня начался приступ. Раевский, которого окликнули одноклассники, занял боевую стойку. Его кулаки подсветились красным, и этот свет добил меня окончательно.

Я крепко стоял на ногах, чувствовал силу в теле и веру в себя, но едва ли мог что-то сделать. Со всех сторон доносился хохот. В меня уткнулись десяти пальцев.

Тогда-то я и попробовал дыхательные упражнения. Прикрыл глаза и повёл счет от одного до десяти. Следом случилось что-то непонятное. Все те объекты, которые лезли в глаза, начали упорядочиваться. Я посчитал до двух, и образы двух моих одноклассников стали чуть менее резкими. Всё вокруг по-прежнему зияло, будто мозаика на солнце, но этих двоих я будто обезвредил. Считая до четырёх, я сфокусировался на руке одноклассника. Его четыре оттопыренных пальца вернули себе нормальный вид на фоне творящегося безумия. Тогда я сложил пальцы с двумя телами и досчитал до шести. Семёркой стала разница между десятью пальцами на руках и тремя полосками на штанах Раевского, а восьмёрка — шестнадцать силуэтов детей в мрачном коридоре, делённая на две тусклые лампочки. Каким-то образом мой счёт до десяти превратился в математическую игру и решение мною же выдуманных задач. Девяткой стал квадрат из трёх дырок в линолеуме, а десяткой — сумма кабинетов на схеме эвакуации.

Всё то, что участвовало в моих расчётах, становилось менее броским. Приступ сходил на нет, но, к сожалению, не так быстро, как хотелось…

Очухался я, когда мои одноклассники ушли в раздевалку, а Раевский на занятия. Заглянул в спортзал, но было уже слишком поздно, Раевский и его класс выстроились в шеренгу перед физруком. Их урок начался.

Вернувшись в раздевалку, я услышал пару шуток в свой адрес и увидел много удовлетворённых взглядов. Гиены почувствовали слабость льва…

… … …

Следующий год жизни в интернате не выглядел таким же удачным, как два предыдущих. Я продолжал заниматься, но время брало своё. Сила ребят увеличивалась.

Время с четырнадцати до пятнадцати тянулось в разы медленнее, чем два года ранее. Выходка Раевского пускай и повлияла на общую ситуацию, но едва ли мне нужно было винить именно его. Не он, так кто-то другой оказался на его месте.

В течение следующего года я растерял лидерские позиции и затесался в стан средняков. Ничего плохого, учитывая, что эти игры в крутых парней и фриков меня никогда не забавляли. Получи я хотя бы зелёную энергию, которая годится только на целебные ауры и другие штуки подобного рода, не стал бы и пальцем шевелить ради своей репутации.

Три четверти моих одноклассников ушли в семьи. Многие из них учились хуже, да и не отличались примерным поведением, а значит мои шансы на приёмную семью были выше. Но ко мне никто не пришёл, хотя на предварительных встречах и собраниях знакомств, я пользовался популярностью. Слаженный, не урод, смышлёный. Дайте мне любую энергию, и я стал бы образцовым приёмным ребёнком. К несчастью, случилось то, что случилось. И с тех пор о своей репутации и месте в обществе я должен был заботиться больше, чем обо всём остальном.

Я продолжал заниматься, поддерживал форму, но с каждым днём мои усилия обесценивались. Со дня высвобождения энергии прошло три года. Из фокусников и выпендрёжников ребята доросли до подростков с малыми способностями. Тех, кого судьба наделила зелёной энергией, я не боялся. При достаточном развитии и постоянной практике можно и энергию сохранения использовать как оружие, но подобное не светило детям в интернате. Проблемой становились красные. Несмотря на тренировки и прилагаемые усилия, я за ним не поспевал. А ведь им и делать ничего не нужно было. Энергия росла и развивалась сама по себе, делая их сильнее.

До пятнадцати мне удавалось избегать стычек, но уже ценой репутации. Если вокруг меня назревала какая-то шумиха, то я всё чаще давал заднюю. Немногие попытки утереть нос выскочками закончились неудачно. Оправиться после удара в грудь с добавлением энергии можно, а вот подставиться под такой удар во второй раз — рисковать стать инвалидом.

После пятнадцати всё стало ещё хуже. Прежние друзья окончательно отвернулись, я потерял место в футбольной команде и пересел за парту к Бакунину — картавому бедняге, которого последние пять лет гнобили из-за вшей. Несмотря на говёную репутацию Бакунина, тот скривил недовольную мину, когда к нему подсел я. Я хорошо запомнил его лицо, и понял — это уже не просто тревожный звоночек, а настоящий горн, который трубил мне о приближении конца.

По фамилии и имени меня называли только воспитатели и учителя, для остальных я окончательно стал Бракованным. Иногда меня так и подталкивало разбить кому-нибудь нос, когда тот смел говорить мне это в лицо, но я вовремя вспоминал о силе. Спустя три года энергия скопилась не только у моих одногодок. Младшие тоже стали сильнее.

Физкультура, которую я прежде так любил, стала самым ненавистным уроком. Выполнив нормативы и разминку, мы шли на стадион, куда никогда не ходил физрук. Подростки на полчаса предоставлялись сами себе, где всё меньше играли в футбол и всё больше играли с энергией. Пинали усиленными ударами мяч, боролись или просто щеголяли друг перед другом способностями. Когда им для экспериментов требовался человек, взгляды падали на меня. Во мне осталось достаточно гордости, чтобы послать их на хрен, а в них было достаточно сил, чтобы применить свои навыки без разрешения. Мои постоянные отказы и упорство стали даже какого-то рода забавой для них. Выходя на стадион, они уже спорили кто и как будет наказывать Бракованного за неповиновение.

Несмотря на постоянные притеснения, я не смирился. Неожиданно поверившиеся в себя выскочки, которые хотели проверить на мне свои силы, по-прежнему получали по морде. Со стороны стычка двух парней, один из которых на два года старше другого, вряд ли выглядела честно, но в моём случае это было нечестно по отношению ко мне. Раньше я бы дал такому сопляку подзатыльника и пнул ногой, сейчас — рубился с ним из последних сил, падая на землю после, казалось бы, никчемных, но подсвеченных красным светом, ударов. Иногда мне удавалось отбиться. Наглецы с расквашенными носами и синяками потом долго обходили меня стороной. Иногда — нет. Но и в поражении были свои плюсы. Отчаянно сражаясь, я заслуживал уважение. Может быть лишь на время, но хоть что-то…

Время медленно тянулось к шестнадцати. Раньше жизнь беспризорника на улицах города казалась мне самоубийством. Спустя четыре года — не таким уж и плохим вариантом, особенно после возросшего ко мне интереса Окурка.

Быкова Антона Окурком больше не называли. Как и все парни он мечтал получить красную энергию, и ему повезло. За пару лет она накопилась, и Антон начал активно её применять.

Больше года он доставал младших, особенно Ярика. Пацану недавно исполнилось двенадцать, он был стеснительным и робким, а тут ещё и зелёная энергия. Быков насел на него и сделал едва ли не своим рабом. Ярик носил ему обеды, покупал за свои деньги сладости, стрелял у старшаков сигареты.