Приёмный (СИ) - Страница 1

В двенадцать лет каждый ребёнок проходит через ритуал высвобождения. Готовятся к нему заранее. Одни родители водят ребёнка к психологу, другие — отдают на занятия йогой, третьи, как правило — напористые папаши, тащат детей в тренажёрный зал, надеясь, что их физическая крепость повлияет на исход высвобождения. Ну не бред ли?

Пусть учёные до сих пор не разобрались в природе энергии, но почему бы не поверить статистике? Статистика уже миллионы раз доказала, что вид высвобождаемой энергии никак не связан ни с крепостью характера, ни с физической силой.

С другой стороны, ритуал высвобождения — не самая приятная процедура. Мало того, что ребёнок испытывает боль, так иногда за болью следует разочарование. К примеру, один ребёнок хотел получить энергию воздействия, а получил — сохранения. И наоборот. В таком случае опека родителей не будет лишней, да и мнимая надежда не помешает. По той же причине в день высвобождения энергии родители дарят детям подарки — возмещают страдания. Я бы тоже не отказался от подарка, но в интернате всё по-другому…

Мне было двенадцать с половиной. Я и все мои одноклассники доросли до возраста высвобождения, за исключением Окурка. Ему двенадцать лет исполнялось только во втором полугодии, и всем нам приходилось ждать, потому как Возвышенный приезжал только раз в год и проводил общий ритуал для всего класса.

Двадцать девять человек сгорали от нетерпения пройти ритуал и косо поглядывали на Окурка — Быкова Антона. Парень провинился в том, что родился позже остальных. Этого было достаточно, чтобы его возненавидеть.

До одиннадцати лет Антоха ладил с ребятами и даже нашёл себе место в отряде, но чёртов поздний день рождения всё испортил. Первый месяц над ним подшучивали, второй — укоризненно смотрели и обговаривали, в третий — задирали. В конечном счёте Быкова прозвали Бычком, а после — Окурком. Он и оглянуться не успел, как в столовой его отсадили за стол для изгоев и определили лохом.

День, когда Окурку исполнилось двенадцать, праздновали всем классом. Всем было плевать на Антоху, просто воспитательница сказала, что в этот день приедет Возвышенный.

То был отличный день. Светило солнце, по небу плыли редкие облака, пахло цветущей сиренью. На задний двор мы вышли в чистой и выглаженной школьной форме. Никто не гонял мяч и не висел на турниках.

Представляя себя шишками крутых кланов, мы медленно расхаживали по площадке, сунув руки в брюки и поправляя пиджаки. Каждый из нас мечтал получить способности и воображал, как круто изменится его жизнь. Напускное спокойствие испарилось, когда на задний двор выбежала воспитательница и дрожащим голосом произнесла:

— Приехал…

На площадке воцарился настоящий хаос. Нас просили успокоиться, но успокоиться не получилось. С минуты на минуту мы должны были получить силы и ломанулись в двери. Воспитательница попробовала нас остановить. Но не тут-то было. Мы протащили её через весь коридор и по инерции затолкали в актовый зал.

Про отрепетированную расстановку никто не вспомнил, и вместо трёх рядов мы сбились в один, потому как все хотели стоять ближе к Возвышенному.

Возвышенный приезжал в интернат каждый год, но прежде я никогда не задумывался о том, как он выглядит. Думаю, я ожидал увидеть старика в монашеской рясе с длинной бородой. Но ритмичный стук каблуков, что доносился из коридора, не вязался с моим представлением.

Бороды у него не было. Молодой. Монашеской рясе предпочитал приталенный чёрный костюм. Увидев Возвышенного, охнул не только я, но и остальные двадцать девять ртов. Он точь-в-точь походил на тех крутых парней из элитных кланов, о которых мы так много читали в комиксах. Высокий, короткие волосы, худое лицо с острыми скулами, идеальная осанка. Его взгляд — испепеляющий лазер, движения плеч — смертельная грация, стук каблуков — приговор.

Секунду назад мы галдели, били друг друга в плечи и боролись за лучшие места впереди, но спустя миг замерли, не в силах пошевелиться. Он вошёл в центр зала и встал перед нами.

Возвышенный смотрел на нас, как на взрослых. Скользил взглядом, натыкался на ребёнка, но не одаривал его миловидной улыбкой, как это делали десятки других людей, выступающих в зале, а устанавливал контакт. Испытав такой взгляд на себе, я напрягся. И почувствовал крайнее облегчение, когда взгляд проследовал дальше.

У двери в актовый зал скопились воспитатели и директор. По какой-то причине они не успели занять свои места и уже не решались проскочить, чтобы не попадаться на глаза столь важному гостю.

Возвышенный расставил ноги на ширину плеч и на секунду прикрыл глаза. В следующий миг вокруг его тела подсветилась красная аура.

— Приготовьтесь, — сухо сказал он.

Помню, как он выпустил из рук красную волну, которая подобно морской, прокатилась по залу, обдавая нас с ног до головы теплом. Я закрыл глаза и сжал кулаки. Приготовился терпеть боль, но боли не последовало. В груди едва заметно запекло, чего я совсем не ожидал. И этим нас пугали старшеклассники? Таких ритуалов я хоть пять штук выдержу! Вскоре тепло исчезло, и я с ужасом осознал, что чувствовал не свою энергию, а энергию, оставшуюся от волны Возвышенного.

Открыл глаза. Двадцать девять моих одноклассников раскачивались и тряслись, словно молодые деревья под напором ураганного ветра. Они корчились от боли, краснели и пускали слюни. Не прошло и минуты, как они застелили пол в актовом зале своими телами.

Не понимая, что происходит, я посмотрел сначала на воспитателей, а затем — на Возвышенного. Волна прошла мимо меня? Или её было недостаточно? Можно ли повторить ритуал?

Возвышенный встретился со мной взглядом, пожал плечами и пошёл к выходу. Я хотел догнать его, но меня остановила острая боль в висках. Она продлилась всего секунду, после чего закружилась голова, и затуманилось зрение. Я сделал шаг и чуть не упал. Со зрением стало совсем плохо. Всё казалось чересчур резким. Любой угол, рельеф или изгиб бросался в глаза. Сфокусировав зрение на одном предмете, я не видел остальные, а стоило посмотреть вдаль, как скоп всех предметов разом атаковал меня, будто сотни вспышек фотоаппаратов.

Собравшись с силами и сощурив глаза до миллиметровой щелочки, я посмотрел на воспитательниц. Это было непросто, но я различил сочувствующий взгляд Кати, а затем и прочитал сказанное ею по губам:

— Бракованный…

… … …

День высвобождения энергии поставил на моей жизни крест. Немногие воспитанники интернатов могут похвастаться светлым будущим. Лишь единицам удаётся найти своё место в жизни и добиться успеха, но без энергии это… Это как инвалиду соревноваться с олимпийцами.

К слову, я оказался первым бракованным ребёнком за всю историю работы интерната, а детей в этих стенах воспитывали больше сотни лет. Брак случался столь редко, что в общей статистике случаев его даже не отмечали отдельным графиком, а показывали припиской, где вероятность измерялась миллионными долями процента.

Беда не пришла одна. Если моих одноклассников ритуал пробуждения сделал сильнее и лучше, то меня — наоборот. Мало того, что я не получил силы, так обзавёлся болезнью. Приступы с поломанным зрением случались нечасто, но, как правило, в самые неподходящие моменты. Стоило мне выйти из равновесия — разнервничаться, испугаться или разозлиться — как я терял контроль над глазами. Предметы становились слишком яркими, резкими и агрессивными. Глядя в таком состоянии на горочку разноцветных карандашей, мне казалось, что прямо передо мной горят бенгальские огни, взрывается салют и мерцает дуга от сварочного электрода.

Доктор обозвал мои приступы приступами паники и назначил маленькие коричневые таблетки, которые пахли травой и ничуть не помогали. Чтобы прекратить приступ, мне требовалось закрыть глаза и успокоиться. Но сказать легче, чем сделать. Приступы случались в моменты эмоциональных взрывов. Часто ли у меня получалось быстро успокоиться? Никогда.