Политическая наука №3 / 2016. Политическая семиотика - Страница 15

«1984» может служить примером того, как с помощью одних и тех же языковых выражений описываются одновременно и то, что полагается имеющим место, и то, что полагается не соответствующим действительности: описание того, чего не было, доказывает принципиальную возможность описать и то, что было (вновь вспомним Витгенштейна: «То, что может быть описано, может и случиться» [Витгенштейн, 1958]). Различие между описанием существующего и несуществующего не зависит от языка. Поэтому для тоталитарных практик характерно не столько создание новых языков, сколько запрещение смыслов (хотя запрету может подлежать не только план содержания, но даже язык в целом: незаконным объявляется сам факт использования «языка, запрещенного законом»27). При переходе от мира к миру изменяются не столько единицы и структуры языка, сколько модальности текста. Разница между политическим языком и «обычным» – не в языковых средствах (поэтому вовсе не требуется придумывать «новояз», множество «новоязов» заключено в самом естественном языке, «староязе»), а в изменении правил интерпретации (референции). В отличие от романа Оруэлла, уловка адресантов ПД заключается именно в том, что они используют «обычный язык» в расчете на то, что адресат текста не заметит, что семантика текста, маскируясь под «якобы обычное» словоупотребление, предполагает отличные правила интерпретации28. Как правило, для того чтобы описать этот лингвистический трюк, «лексикографическое» толкование оказывается недостаточным; здесь требуются более тонкие механизмы модальной семантики. Например, в романе Оруэлла имя собственное «Лондон» обозначает различные объекты как минимум в нескольких несовпадающих мирах (областях референции) – «нашем» мире, мире автора, персонажей и читателей романа. Это: «реальный» Лондон; Лондон, существовавший в прошлом и восстанавливаемый в памяти героем романа; Лондон романа «1984». Семантикой этого имени в романе будет множество всех этих объектов. Нельзя ни отрицать связь между «реальным» Лондоном и описанным в романе «главным городом Первой взлетной полосы Океании», ни отождествлять их. Высказывание «Лондон – главный город Первой взлетной полосы Океании», истинное в мире романа, имеет особую семантику и в нашем мире, одновременно и отсылая к Оруэлловскому роману, и пародийно эксплицируя, чем мог бы быть современный Лондон при ином течении событий.

Как видим, семантика рассматриваемого нами как модель ПД романа основана на множественной референции к заданным стратифицированным областям референции и установлении межмировых отношений между различными означаемыми одних и тех же означающих текста. Модальная семантика не просто устанавливает соответствие или несоответствие между высказыванием и действительностью, но оперирует системой альтернативных миров, в которых одно и то же положение дел может получать различную модальную оценку (например, истинные в одном из миров пропозиции в других будут оценены как возможные, должные или не должные и т.п.). Различные события могут происходить одновременно, но в модально различающихся мирах: например, в одном из миров Голдстейн является одним из главных героев революции и основателей партии, в то время как в других мирах он всегда был врагом партии, а в некоторых он никогда не существовал, но был сфабрикован правителями Океании – подобно своему прототипу Льву Троцкому, который, согласно некоторым «историям», играл видную роль в гражданской войне, но не упоминается в других свидетельствах. В результате может возникать причудливая картина различных «истин», дискурсов, которые претендуют на то, чтобы служить описанием того, «как было на самом деле», в противовес «неправильному», хотя, возможно, и принятому в качестве «нормативного» дискурсу. Таким образом, речь идет о взаимодействии различных модальных семантик, а не о примитивной фальсификации.

Сказанное позволяет вновь вернуться к высказанной ранее мысли о том, что ПД по принципам формально-семантичской организации оказывается сходным с поэтическим. Но именно подобная формализация позволяет увидеть отличие, заключающееся в том, что внутри модельной структуры задаются различные отношения. В качестве отмеченного («реального») мира в обоих случаях выступают конструируемые миры, которые могут совпадать или не совпадать с реальным. Но в случае поэтического дискурса даже реальный мир выступает как вымышленный, а в политическом – вымышленный (конструируемый) претендует на то, чтобы восприниматься как реальный. Так, истинность высказывания «Онегин убил на дуэли друга» будет оцениваться исключительно в мирах романа «Евгений Онегин», тогда как высказывание «Троцкий – герой гражданской войны» (или же «Троцкий – белогвардейский агент») претендует на то, чтобы считаться истинным не относительно тех или иных нарративов, а именно в актуальном мире.

При этом следует учесть, что ПД – это своего рода семиотический хамелеон. Если не считать особых жанров, когда официальный характер текста или механизмы принуждения должны быть выражены в специальных знаках, то он стремится уйти от особых меток и, напротив, присвоить «чужое»29. Однако семантический «хамелеонизм» ПД может носить еще более глубинный характер, нежели использование маркеров неполитических жанров: в зависимости от политических реалий могут смещаться параметры, по которым можно определить, какой из миров в данной системе выступает как актуальный и, соответственно, какие из возможных миров должны быть оценены как желательные, долженствующие и т.п. (ср. описание с этих позиций Карабахского конфликта в: [Золян, 1994; 2012]). Это может приводить как к ситуации «единения», когда один и тот же текст прочитывается по-разному, но воспринимается как «свой» различными адресатами (ср. с использованием сакральных текстов в политических целях), так и, наоборот, к ситуации конфликта, когда происходит семантический перехват одного и того же текста различными конкурирующими группами (ср. с ситуацией с Конституцией СССР – она использовалась как властью, так и диссидентскими группами против самой власти).

Особенностью ПД является не ложь (несоответствие действительности), а множественная референция, одновременная интерпретация высказывания как минимум в двух мирах. Целеполагание и целесообразность становятся модальностью, т.е. семантической характеристикой, определяющей межмировые отношения. При этом данное различие в модальностях может быть фиксировано посредством определенных семиотических процедур интерпретации, позволяющих разграничивать эти модальности и соответствующие им области референции (миры). С особой наглядностью это проявляется в случае описывающих нормы поведения деонтических текстов (кодексов, регламентов, уставов и т.п.) – долженствующее состояние дел имплицитно противопоставляется, но не смешивается с тем, что имеет место. Так, статьи конституции какого-либо государства не становятся ложными, если они не всегда выполняются: их цель – не описание «имеющего быть», а соотнесение «имеющего быть» с «долженствующим». Однако лингвистическая форма этих статей – это индикатив, описание имеющегося состояния дел.

Например, ст. 8 Конституции Армении утверждает: «В Республике Армения гарантируются свобода экономической деятельности и свободная экономическая конкуренция». Разумеется, здесь соотнесены между собой две различные реальности, две области референции, два мира. Первый из них – это Республика-Армения-как-она-есть, с ее сверхмонополизированной экономикой, вторая – Республика Армения как некоторый лингвистико-правовой конструкт. По терминологии Джона Серля [Searle, 1995], Республика Армения принадлежит к институциональным объектам (фактам), которые, в отличие от физических, создаются знаковыми средствами (правилами, перформативами) и не могут существовать вне выражающей их знаковой системы (формально знаки этого языка могут совпадать со знаками естественного языка – см. ниже). Так, если свойство «быть шатеном» может быть сведено к некоторому набору характеристик, независимых от его языкового выражения, то свойство «быть гражданином Армении» может быть определено только посредством некоторых текстов и процедур.