Письма Кэмптона — Уэсу - Страница 29

«Вы несчастливы, Эстер?» — спросил я.

«Да, но у меня столь же мало оснований быть несчастливой, как у вас. С тех пор, как вы сюда приехали, вы стали предъявлять к себе повышенные требования. Вам хотелось бы снова посещать, как некогда, школу, но вы видите, что это невозможно. Вы страдаете оттого, что вам кажется, что позади осталось больше, чем будет впереди».

Ее голос зазвенел, словно борясь со слезами. С ней дело обстояло иначе. У нее позади не было ничего.

«Вы испытываете ваше творчество, а я свою любовь. Когда вы печальны, это происходит оттого, что душа песни потерялась ради воплощения».

Она не кончила. Отчего она печальна? Не оттого ли, что душа ее любви оказалась меньше, чем она рассчитывала.

Когда мы шли с прогулки, она опустилась на скамью под дубом.

«Надеюсь, вы не подумали, что я хотела сказать, будто бы всегда была несчастной?» — спросила она. Ее слова всегда говорят больше, чем она хочет сказать. Она вкладывает в них часть самой себя. Я рассмеялся.

«Как я мог это подумать, когда в моих ушах еще звенят ваши слова: „У меня будет Герберт!“»

Тогда ее любовь стела многоречивой. Я забыл о твоих теориях и зажегся ее пылом. Я мечтал о будущем вместе с нею. Она снова предалась своим надеждам, уповая на счастье.

Там, под тенью громадного дуба, она говорила о том, чем станут грядущие годы, проведенные с тобой. Ты счастлив превыше всяких слов, Герберт. Но что, если она ошибается?

Стэнфордский университет.

27 ноября 19… г.

Выскажись откровенно. Я могу только смутно догадываться о том, что за этим воспоследует, но ты обязан сказать ей, какое место ты отводишь ей в своей жизни. Она должна это знать и имеет на это право.

Пишу четвертое письмо за неделю по поводу Эстер. Я стараюсь познакомить тебя с нею. В этом бы не представилось никакой необходимости, если бы ты ее любил. Как она тебя любит! Она думает, что спокойствие означает глубину, а твое молчание — молитву. Ее гордость охраняет ее, но она жаждет услышать неслыханные слова. Она никогда не была вполне уверена в своем счастье, и я благодарю за это Бога. Эстер всегда чего-то боялась, сомневалась в своем счастье, и это-то и спасет ее, когда настанет ночь и буря разразится над ее головой.

Будешь ли и ты благодарен судьбе, что инстинкт не обманул Эстер и что она благоразумно никогда не принимала на веру предложенный ей дар?

Ты вправе спросить меня о причине возобновления этих нападок. Это случилось оттого, что я узнал силу ее любви. «Ты счастлив превыше всех слов», — писал я два дня назад, но раз ты отвергаешь счастье, Эстер должна об этом знать и ты должен ей сказать. Герберт, я твой друг.

Ридж.

Беркли — Калифорния.

29 ноября 19… г.

Какой стремительный поток писем! И какой стремительный Дэн Кэмптон писал их! Вино западного солнца ужалило вас, и вы вспыхнули огнем. Я рад, что вы и Эстер так быстро и хорошо поняли друг друга; рад, что вы поддались ее очарованию, как она поддалась вашему; но я не рад, когда вы перевоплощаете себя в нее и выдаете предчувствия вашего сердца за ее предчувствия. Ибо вы болезненно восприимчивы и читаете собственные сомнения и опасения в ее невыговоренных и, я почти уверен, несуществующих мыслях.

Поверьте мне, она не думает, что душа ее любви меньше надежды, и вообще она очень мало времени уделяет мыслям о любви. Она слишком занята и слишком благоразумна. Она, как и я, не имеет для этого времени. Мы работники, а не мечтатели; время наше слишком дорого, чтобы его тратить на постоянное взвешивание и вымеривание сердечного трепета.

Помимо того, Эстер слишком великодушна для такого рода мыслей. Она никогда не унизится до того, чтобы смотреть на стрелку весов для проверки, дают ли за нее полную цену. Мы предоставляем это низшим созданиям, которые проводят период ухаживания, громко заявляя о том, сколь невыразима, неизмерима и неугасима их любовь, словно каждый боится, как бы другой не признал этого невыгодной сделкой. Мы не торгуем нашими чувствами — Эстер и я. Вы ошибаетесь и поднимаете бурю в стакане воды.

«Выскажись откровенно», — говорите вы. Ваши слова обеспокоили бы меня, если бы у меня было что-нибудь на совести. Но при настоящем положении вещей мне нечего было скрывать. Что я сделал дурного? И кто крикнул «обман»? Высказаться — о чем? Объясните.

Вы хотите, чтобы я ей сказал, какое она занимает место в моей жизни. Это значит, я должен сказать ей, что она Женщина-Мать; что она мне дороже всех остальных женщин; что из всех путей жизни мне милее всего тот, по которому мы пройдем с нею; что с ней я найду высшее выражение своей личности и скрытых во мне сил; что я ее чту столь прекрасным, возвышенным чувством, каким только мужчина может чтить женщину. Скажите ей это непременно, Дэн.

«Ах, я не это имею в виду», — слышу я ваши слова. Хорошо, разрешите мне сказать вам своими словами, что вы имеете в виду, и просить вас передать это ей. Взгляд на нее не возбуждает моих вожделений. Она не представляется мне орудием чувственных наслаждений, игрушкой для развращенного ума, для волнующих эмоций. Она не та женщина, что может заставить пульс биться с лихорадочной силой и свести меня с ума. И не та женщина, что заставит меня забыть мое мужское достоинство и гордость, чтобы броситься, трепеща, к ее ногам, бормоча всякий вздор подобно обезьяне. Она не та женщина, что в состоянии нарушить строй моих мыслей, заставить землю сойти с своего пути, опьянить меня и пробудить во мне зверя, чтобы я ради обладания ею стал способен пожертвовать истиной, честью, домом и целью моих стремлений. Она не та женщина, что может заставить меня утопить честь, положение и добропорядочное поведение в вихре слепой страсти. Она не та женщина, что может пробудить во мне неудержимое желание, ради удовлетворения которого я совершил бы хоть одно злое деяние или хоть слегка оскорбил какое-либо человеческое создание. Она не самая прекрасная женщина из всех созданных всемогущим Богом (на свете было и есть много женщин, столь же верных, чистых и благородных). Она не та женщина, ради покорения которой я стал бы вымучивать из себя сонеты, распевать серенады и совершать всякие безумства. Короче говоря, она в моей жизни не занимает того места, какое занимает женщина в обычной общепринятой любви.

Чем же является для меня Эстер? Она — мое второе «я», мой верный товарищ, сотрудник и друг. Ее женственность дополняет мою мужественность, и мы становимся одним целым, а в этом заключается высокий смысл брачного союза. Она является в моих глазах завершением тысяч поколений женщин. Чтобы ее сознать, нужна была высокая степень культуры, и та же высокая степень культуры была нужна для заключения нашего брака. Она — участник брака богов, ибо мы, полуживотные, становимся богами, когда нам удается укротить зверя и не приходится больше бояться его рычания. Перед лицом неба Эстер — моя жена и мать моих детей.

Скажите ей, скажите все, что вам хочется, старый, дорогой, беспокойный поэт, матерински настроенный отец! Это ничего не изменит в наших отношениях.

Стэнфордский университет.

3 декабря 19… г.

Не прошло еще трех недель с того дня, как ты сидел против меня и говорил об Эстер. Ты утверждал множество вещей и, между прочим, говорил, что эта девушка никогда не заставляла тебя забыться. Ты снова подтвердил все, что было тобой написано. Ты предложил Эстер стать твоей женой не оттого, что она отличается от всех других женщин на свете, а оттого, что она похожа на всех. Тебе нужно в ней то, что является присущим всем женщинам, а не ее индивидуальные особенности. Ты предпочел направиться ей навстречу, пока никакая сила не влекла тебя к ней, ибо боялся, что влечение исключает разумный выбор. Надеясь перехитрить природу, ты стремился к Эстер Стеббинс, возводя стену между сердцем и рассудком на случай мятежа сердца. Ты убеждал меня, что такова новая школа, что так живут люди, покорившие материю и обуздавшие свою природу.