Пиршество демонов (сборник) - Страница 103
К такой же статичной экстраполяции прибегает и Джон Пирс (“Грядущее Джона Цзе” и “Не вижу зла”). Правда, то грядущее, в котором оказывается Джон Цзе, мало напоминает мир Корпорации. Но общность исходных позиций бросается в глаза. Заглавие “Не вижу зла” звучит как своего рода кредо. Вик Тэтчер идет дальше профессора Леру. Он продает себя и свою науку без трагической маски на лице, весело, бесшабашно, игриво. Он просто в этом “не видит зла”. Это не значит, конечно, что автор столь же слеп, как и его герой. Пирс прекрасно видит зло. Поэтому он, собственно, и берется за перо. Но будущее он раскрывает только методом статической экстраполяции, не предвидя, даже не ожидая нового качества, причем делает это в какой-то мере декларативно. Недаром в том грядущем, куда попадает физик-ядерщик Джон Цзе, само слово “физик-ядерщик” звучит как грубое ругательство. Это явный намек на то, что ядерщики опять “провинились” перед человечеством. Мы можем только догадываться, что выкинули они на этот раз.
Мне думается, что именно в этом слабость рассказов Пирса. Он буквально следовал известному принципу, согласно которому история повторяется дважды: один раз как трагедия, другой раз как фарс. Поэтому-то он и придал своим рассказам четкие элементы фарса. Но возвращаясь вдруг мысленно к рассказу Сциларда, мы понимаем, что трагедию ничем нельзя подменить.
Рассказ Джеймса Макконнелла “Теория обучения”, пожалуй, самый интересный в сборнике.
С аналитической беспощадностью и внешней бесстрастностью Макконнелл предпринимает исследование проблемы, которая и не нова, и вроде бы не очень важна, и уж, во всяком случае, не вызывает у большинства людей особых эмоций. Действительно, сколько раз на протяжении веков говорилось о наших “меньших братьях”, “четвероногих друзьях” и т. п. И всякий раз человека призывали одуматься, снизойти, прислушаться… Тщетные потуги. Даже дельфиний промысел не везде прекращен.
Но вот человек сам оказывается в положении подопытного животного и с горечью, юмором, болью, отчаянием, наконец, вынужден регистрировать каждый шаг унизительных и абсурдных испытаний. Он стал подопытным животным для внеземного психолога, причем создалась парадоксальная ситуация. Испытатель проводит свою жертву через все круги экспериментального ада (точно так же, как жертва поступала в свое время с лабораторными крысами): коробку Скиннера, Т‑образный лабиринт, прыжковый стенд.
“Нет, наверное, это все-таки ад, и приговор Лорда Верховного Палача гласил: “Пусть кара будет достойна преступления!”
И подопытному совершенно ясна психология испытателя (еще бы, это почти зеркальное отражение!), который с тупой настойчивостью ставит эксперимент за экспериментом, не давая себе труда задуматься. Испытатель целиком во власти догмы: животные (а Homo sapiens для ученых его планеты животное) не наделены сознанием. И подопытный бьется о железные стенки дурацких ловушек, которые по самой своей природе не позволяют ему проявить интеллект. Любое отклонение от статистического распределения расценивается испытателем либо как сложный инстинкт, либо как патология. В последнем случае следует закономерный вывод. Главный экспериментатор межгалактической космолаборатории ПСИХО-145 возвращает “подопытный образец в исходную колонию” (обратно на Землю), которую предлагает уничтожить. Разве не так поступают в том случае, когда заболевают животные в исследуемом ареале? Разница только в масштабах!
Макконнелл взял старую проблему. Он совершил “только” простую инверсию, прибег к доказательству от противного. Испытанный научный прием, который вдруг озарил обыденность неземным беспощадным светом.
Повесть Фреда Хойла и Джона Эллиота “Дар Андромеды” затрагивает ту же больную проблему ответственности ученого. Устами своего Галилео Галилея Брехт сказал: “Если ученый не будет осознавать свою ответственность перед обществом, то настанет день, когда на очередное новое открытие человечество откликнется воплем ужаса”. Хойл и Эллиот положили эту проблему в основу фабулы.
Хойл по праву считается гениальным астрофизиком. Он выдвинул ряд совершенно фантастических гипотез в области космологии и физики небесных тел. Ему принадлежит идея рождения вещества из вакуума, хорошо объясняющая трудные аспекты теории расширяющейся Вселенной; он первым предположил, что квазизвездные источники являются сверхзвездами, а не туманностями. Но повесть “Дар Андромеды” не блещет фантастической стороной. Она во многом традиционна, в ней нет новых для фантастики идей. И все же она привлекает нас активным неприятием зла, четкой расстановкой сил, неприкрытой авторской симпатией к честным и деятельным людям. Людей второй половины XX века трудно поразить картинами вселенских катастроф. Поэтому связывание азота атмосферы, страшные бури и падение давления не очень задевают наше сердце и как бы скользят мимо сознания. Они воспринимаются скорее как условный символ некой угрожающей людям беды.
Но это не лишает остроты чисто событийные приключенческие эпизоды. Авторы ненавидят насилие и фашизм, верят в силу человеческого разума и в доброту разума далекого, внеземного. Они не только ставят вопросы, но и отвечают на них, не только вскрывают потенциальные источники опасности, но и указывают пути борьбы.
“Дар Андромеды” достойно и закономерно завершает основной раздел этого сборника, который можно было бы назвать “Совесть ученого”.
Рассказы других писателей-ученых трудно было бы объединить тематически. Быть может, потому, что они не касаются сугубо волнующих любого современного ученого проблем. Но теряя такую свою специфику, они не становятся менее интересными для читателя. У искусства свои законы. Кем бы ни был написан рассказ — физиком, врачом, филологом, — он живет потом своей жизнью, независимо от профессии или интересов автора. Биография Сциларда помогает нам понять, почему именно он создал данное произведение, но ничего не добавляет к самому произведению.
Вот рассказ профессора биохимии и одного из наиболее известных фантастов Айзека Азимова “Что если…” Заголовок его обещает нам классический рассказ-эксперимент. Мы прочли первые строки и забыли, что Азимов биохимик, вообще забыли про Азимова! Нас интересуют только лирические миниатюры, говорящие о неотвратимости любви или, может быть, судьбы. Но когда мы прочли рассказ и мысленно возвратились от конца к началу, нам стало понятно, что эксперимент все же состоялся. Возможно, речь здесь идет о закономерностях статистики или о том, что будущее в каком-то виде “записано” на эйнштейновых мировых линиях. Разве это нам важно?..