Пиратское фэнтези - Страница 20

Маргарет, когда ей пришел срок рожать, опустилась на колени у грядки с дынями кассаба и протянула маленькие ладони к светлому небу. И тотчас облачко бабочек осенило ее пальцы, ее вздымающиеся плечи, волну золотых волос, и дитя, дрыгнув ножками, нажало и выскользнуло в колыбельку из листьев, закачавших ее над гостеприимной землей.

Девицы из «веселого дома» видели это и рассказали всем. И все поверили.

После рождения дочери Маргарет собрала в ладони послед и схоронила его у корней дерева гуайявы. Девицы из «веселого дома» собрались вокруг нее, чтобы запеленать младенца и отнести молодую мать в постель, но Маргарет не далась им. Она перенесла дочь на то место, где зарыла послед.

— Видишь? — сказала она девочке. — Вот твой корень. Здесь. Здесь ты и останешься. Что бы ни думал себе капитан, ты не принадлежишь воде. Ты — дитя земли. И мое. А я здесь.

С этими словами она ушла в дом и стала нянчить младенца.

Месяц за месяцем аббат посылал в ее маленькую хижину вереницы монахов, чтобы уговорить ее окрестить дитя со сверкающими глазами. Хотя все, мне кажется, знали, что дитя было плодом той единственной (О! Всего одной!) ночи, когда Маргарет Белайн снизошла до любви ко мне, мы предпочитали верить, что это чудесное дитя — порождение молнии, моря и лекарской добродетели ее матери. И сбылось по вере нашей. Габриэль не была моей.

Она не соглашалась. Никакая вода, кроме воды ключа, бурлившего в миле от берега, не коснется ее дочери. Она не будет купаться в море. Она не глотнет и не коснется воды из иных рук, кроме рук ее матери.

— Она станет расти там, где ее корни, — говорила Маргарет, — и никогда не уплывет отсюда.

Вскоре из «веселого дома» выходили девицы, чтобы отогнать нас от нее. Все они с появлением Маргарет исполнились здоровья и красоты. Лица их посвежели, волосы стали густыми и блестящими, а все следы оспы или безумия, а у иных и того и другого сглаживались и пропадали. Более того, гости их, явившись в судорогах голода и похоти, уходили прочь насытившимися, успокоенными и живыми. И становились лучше — нежнее со своими женами, ласковее с детьми. Они чинили крышу церкви и размытую ливнями дорогу, принимали к себе в дом ближних своих, оказавшихся в беде. Они проживали долгую, здоровую и счастливую жизнь и умирали богатыми людьми.

Габриэль Белайн так и не окрестили, хотя во сне я часто видел, как, держа на руках сияющее дитя, вхожу по пояс в море. В сновидении я зачерпывал море правой рукой и выливал его воду на рыжие кудри девочки, которая была и моей, и не моей. В моих снах золотая птица, кружа, спускалась с неба, зависала на миг перед нами и целовала розовый бутон ее губ.

Когда Габриэль исполнилось шесть лет, она вышла из садика на дорогу и добралась до городской площади. В ее рыжих кудрях блестели ленточки и масло, и на ней было хорошенькое новое голубое платьице. Девицы из «веселого дома», из которых ни одна не выносила ребенка, нянчились с девочкой, балуя ее платьицами и шляпками, куклами и сластями. Хотя, по правде сказать, девочка не избаловалась, а лишь становилась милее и живее, и искорка в ней сверкала все ярче.

На дороге она увидела охромевшую в драке дворнягу — огромного пса ростом едва ли не с пони, с клочьями свалявшейся шерсти на широкой ощеренной морде. Пес прижался к звездной яблоне, скулил и скалил зубы. Габриэль подошла, подняла глаза к отягощенным плодами ветвям и протянула руку. Звездное яблоко, темное и гладкое, упало прямо ей в ладошку, и кожура, лопнув, уже выпустила сладкий сок. Девочка опустилась на колени перед псом.

— Ешь, — сказала она.

Пес съел яблоко. И тут же поднялся, совсем здоровый, ткнулся носом в плечо новой хозяйке, вежливо повилял хвостом и позволил ей взобраться к себе на спину.

Народ на рыночной площади останавливался поглазеть на хорошенькую малютку, восседающую верхом на собаке. Ее задарили сластями и фруктами и кусочками ткани — всем, что могло порадовать маленькую девочку. Она подъехала к лотку рыбника. Угрюмый старый рыбник с головой ушел в торговлю с таким же мрачным стариком-покупателем и не заметил Габриэль. Большой марлин,[9] совершенно мертвый, свисал через борт тележки, приоткрыв рот, словно силился вдохнуть. Габриэль, доброе дитя, склонилась к рыбе и поцеловала в разинутый рот. Рыбник, довольный тем, что выжал из покупателя больше золота, чем наторговал за всю неделю, опустил глаза и остолбенел, увидев, как рыбы в его рубленной топором телеге вдруг забились и запрыгали. Марлин подскочил, ловко шлепнул покупателя по морщинистой щеке и, упав на мощеную дорожку, извиваясь, запрыгал к пристани. Следом за ним принялись извиваться и подпрыгивать и другие рыбины, в стремлении к свободе сбившись в переливающуюся груду. Народ, столпившись вокруг рыбника, разевал рты и тыкал пальцами. Тот норовил ловить рыбин руками, но тщетно, а сети его остались дома, в шалаше на берегу моря, где их чинила его сварливая жена.

Габриэль со своим псом, поняв, что здесь смотреть больше не на что, двинулась дальше, к красивому дому с башней, служившему резиденцией губернатора, судом и тюрьмой. Сбоку от блестящей резной двери, украшенной цветами, ветвями и пейзажами Франции, был помост, на котором молча стояли в цепях мужчины, женщины и дети, ожидавшие, когда их оценят, продадут и угонят отсюда. Мужчина в напудренном парике, расхваливавший достоинства стоявшего по левую руку от него человека в цепях, не заметил малышки верхом на дворняге. Она взглянула на него снизу, задумчиво наморщив веснушчатый носик, прищурив от солнца зеленые глаза. Она улыбнулась закованному и помахала ему. Тот улыбнулся в ответ. Не мог удержаться.

Девочка запела, сперва тихонько, так что никто не заметил. Я стоял в приемной губернатора, где должен был написать под его диктовку письма губернаторам других карибских территорий, мэру и верховному инквизитору Нью-Орлеана и советникам самого короля. Такую дань мы платили губернатору: ром, вино, переводы книг и мой почерк. И в благодарность за эти дары он редко мешал нам жить и трудиться согласно воле Божьей.

В окно я увидел дитя, еженощно являвшееся мне во снах. Я услышал ее песню. И запел тоже.

Люди на площади увлеклись погоней за удирающими рыбами и не заметили, как тучи птиц слетаются с моря и из леса. Они не заметили, как птицы кружат над площадью, где стояли люди, выставленные на продажу. Не заметили они великой пестроты цветных перьев и крыльев, опустившихся на помост.

Два больших альбатроса перевернули сундуки торговцев, рассыпав золото в пыли. Тысячи дроздов били крыльями по лицам стражников и офицеров, надзиравших за порядком на площади. Дюжина попугаев опустилась наземь рядом с Габриэль и запела вместе с ней, только хрипло и не в лад. И сотни других птиц — не только с этого острова, но из Африки, Англии и Франции, закружили над головами взрослых и детей, а затем вдруг взмыли вверх и скрылись в низких облаках. Габриэль, закончив песню, не спеша поехала к дому. Прошло некоторое время, пока кто-то осознал, что на помосте пусто, что выставленные на продажу рабы пропали. После них остались лишь пустые кандалы на земле.

Не одну неделю губернатор, который вложил в предприятие работорговцев много денег и потерял немалую сумму на исчезнувшем товаре, рассылал по городу шпионов, допросчиков и воров. Никто не знал, что случилось и каким образом, но все вспоминали странную красивую девочку верхом на дворняге.

Губернатору с высокого балкона видна была дорога из города, уходящая за рощи плодовых деревьев, за лес, к «веселому дому» и к маленькой хижине, окруженной невиданно пышным садом. Он видел золотоволосую женщину и ее рыжеволосое дитя. В городе собиралась буря, готовая сокрушить мою маленькую Габриэль.

Я вместе с аббатом пришел в хижину за «веселым домом», чтобы уговаривать ее. Не в первый раз. В особняке собиралась гроза, и мы рассылали письма, втайне переправляя их на другие острова и во Францию. Mapгарет, в простом белом льняном платье, с волосами, заплетенными в косу, обвитую вокруг пояса, выставляла на стол тарелки с фруктами, хлебом и рыбой. Габриэль сидела в углу на своем матрасике. Ей было девять лет, и она уже умела читать. Она часто приходила в аббатство в поисках Библии, карт и поэзии. Она запоминала все, что прочитывала. Кто-то подслушал, как она, залезши на дерево за орехами, продекламировала целиком весь Псалтырь.