Пески веков (сборник) - Страница 6

Он ухмыльнулся.

— А вы, профессор, молодец, — сказал он мне. — Ни одного вопроса, а, готов побиться об заклад, они так и вертятся у вас на языке. Ничего, я вам все расскажу. А дальше — хотите верьте, хотите — нет.

Посмотрите, вон там, на столе позади вас, лежит пружина. Это спираль, плоская металлическая полоска, свернутая так, что получилось тело, имеющее объем. Если вы нанесете на нее друг под другом две метки, то расстояние между ними по прямой составит около пятнадцати сантиметров. А можно прямо перескочить с витка на виток. Если пружину сжать, ваши метки сойдутся — вот так. Расстояние, разделяющее их по прямой, осталось прежним, но в то же время они теперь совсем рядом.

Вы знаете, как Эйнштейн представлял себе Вселенную: пространство и время взаимосвязаны в четырехмерный континуум, который изгибается и закручивается самым причудливым образом. Может быть. Вселенная замкнута, а может быть, нет. Может быть, она расширяется, как воздушный шар, который надувают, а может быть, уменьшается, как тающая градина. Ну, так я знаю, какую форму она имеет. Я это доказал. Она имеет форму спирали, как эта пружина. Временная спираль!

Понимаете, что это означает? Вот смотрите, я вам покажу. Видите первую засечку на пружине? Это настоящее. Это сегодня. Дальше следует будущее. Вот здесь завтра, а здесь следующий год. А вон там — еще более отдаленное время, один полный виток как раз наверху, точно над первой меткой.

Теперь следите. Я могу перейти из сегодня в завтра — вот так, двигаясь вместе с временем по пружине. Так это и происходит. Только по законам физики — энтропия и прочее — назад пути нет… Однонаправленное движение. И вы не можете двигаться быстрее, чем пожелает вести вас время. Но это если вы следуете пружине. А можно пойти напрямик!

Вот две мои метки — наше сегодня и два года спустя. По спирали их разделяют пять сантиметров, но я сжимаю пружину, и они соприкасаются. От одного витка к другому можно, так сказать, построить мост и перейти прямо во время, отстоящее от нашего на два года. Можно шагнуть и в другую сторону — на два года в прошлое.

Вот и все. Время свернуто спиралью, как пружина. Какая-то прошедшая эпоха в истории Земли лежит рядом с нашими днями, отделенная от них всего лишь неосязаемой гранью, сфокусированными силами, которые мешают нам ее увидеть или попасть в нее. Прошлое, настоящее, будущее — бок о бок. Но их отделяют друг от друга не два-три года, не сотня лет. По спирали от нас до них шестьдесят миллионов лет!

Я сказал, что с одного витка времени можно перескочить на другой, если построить мост. И я построил такой мост — вот это Яйцо. Я создал силовое поле, неважно как, оно, преодолевает невидимый барьер между нашей эпохой и соседствующей с ней. Электромагнитный толчок отправляет машину в заданном направлении — вперед или назад. Так я оказался в эпохе динозавров — перенесся на шестьдесят миллионов лет назад.

Он замолчал, словно давая мне возможность возразить ему. Но я ничего не сказал. Я не физик, и, если все было так, как он говорил, если время действительно было спиралью с примыкающими друг к другу витками и если его свинцовая машина могла служить мостом между ними, тогда и фотографии, и яйца, и птица — все становилось возможным. А ведь они были не просто возможностью — я видел их своими глазами.

— Как видите, обычные парадоксы тут не приложимы, — продолжал Донован. — Убийство собственного дяди, одновременное пребывание в двух местах и прочее… Виток времени равен шестидесяти миллионам лет. Можно перейти с одного витка на другой, проскочив шестьдесят миллионов лет, но нельзя сделать скачок на более короткое расстояние, не прожив этих дней. Если я перенесусь сейчас на шестьдесят миллионов лет назад или вперед и проживу там четыре дня, то вернусь сюда во вторник, то есть через четыре дня, считая от этой минуты. Вопрос о том, чтобы отправиться в будущее, узнать обо всех чудесах науки, а затем вернуться обратно и изменить судьбу человечества, также отпадет, так как шестьдесят миллионов лет — слишком большой срок. Вряд ли к этому времени на Земле еще будут жить люди. А если и будут, если я узнаю их секреты и вернусь обратно — это окажется возможным только потому, что цивилизация грядущего возникнет благодаря моему возвращению в мое время. Это звучит довольно дико, но так оно и есть.

Донован замолчал, уставившись на тускло-серый корпус Яйца. Он перенесся мыслями в прошлое — на шестьдесят миллионов лет назад, в эпоху, когда владыками Земли были гигантские динозавры. Он видел стада трицератопсов, пасущихся на лугах мелового периода, наблюдал, как нежились в укромном болоте представители неизвестного науке вида бронтозавров, следил за археоптериксами, лилово-черными, с крысиными хвостамиони пронзительно кричали, сидя на древовидных папоротниках. И он видел не только их!

— Я расскажу вам все, — заговорил, он. — А поверите вы мне или нет — дело ваше. Потом я снова отправлюсь в прошлое. Может, вы допишете конец этой истории, а может, и нет. Шестьдесят миллионов лет — большой срок!

Он рассказал мне все: как он разработал теорию временной спирали, как возился с математическими расчетами пока все не сошлось, как строил маленькие модели машин, которые устремлялись в никуда и исчезали, как наконец построил Яйцо, машину, достаточно большую, чтобы в ней мог уместиться человек, и в то же время достаточно маленькую, чтобы энергии, вырабатываемой его генераторами, хватило бы для прыжка с одного витка на другой и обратно, как вышел из закрытой тесной кабины внутри Яйца в мир окутанных испарениями болот и пустынь, за шестьдесят миллионов лет до появления человека.

Вот тогда-то он и сделал те снимки. Тогда-то за ним, мыча и ревя, словно гигантская корова, и погнался коритозавр, которому он помешал пастись. Ему удалось ускользнуть от разъяренного ящера, и он осторожно пошел дальше через причудливые буйные заросли, отмахиваясь от москитов величиной со слепня и увертываясь от гигантских стрекоз, которые, устремляясь вниз, на лету хватали москитов. Там, где кончились заросли, он увидел, как небольшая безрогая динозавриха вырыла яму в теплом песке и отложила двадцать яиц. Когда животное ушло вперевалку, Донован взял одно свежее яйцо — то самое, которое потом показывал мне, — а второе выкопал из другого гнезда. Он сделал много фотографий, у него были вещественные доказательства. Но солнце уже клонилось к закату. Со стороны соленых болот, тянувшихся вдоль морского берега, доносились звуки, которые не предвещали ничего хорошего. И он вернулся назадв свое время. А я посмеялся над ним и над его доказательствами и назвал свихнувшимся жуликом!

Тогда он снова отправился в прошлое. На этот раз он захватил с собой ружье — огромное ружье, которым еще его отец бил слонов в Африке. Зачем он его взял, я не знаю. Возможно, чтобы застрелить трицератопса, раз уж я не поверил фотографиям, и привезти в качестве трофея нескладную трехрогую голову. Но, конечно, он не смог бы доставить ее в наше время, потому что даже с одним ружьем еле помещался в Яйце. Он захватил рюкзак с припасами и водой — тамошняя вода не внушала ему доверия, — и был полон решимости оставаться в прошлом столько, сколько потребуется, чтобы добыть для меня и мне подобных неопровержимые доказательства.

За болотами на горизонте тянулась холмистая гряда. Донован рассудил, что там могут водиться существа значительно меньших размеров, чем гиганты, которых он видел в море и на болотах, где вода поддерживала их огромные неуклюжие тела. И вот, захлопнув дверь Яйца и закидав его ветками папоротника, чтобы замаскировать от любопытных динозавров, он пошел через равнину на запад.

Стада трицератопсов не обращали на него ни малейшего внимания. Он предположил, что трицератопсы способны увидеть его, только когда он оказывался совсем близко от них. Впрочем, и тогда они не обращали на него ни малейшего внимания. Это были травоядные ящеры, а существа размером с человека не представляли для них никакой опасности. Только однажды, когда он чуть было не споткнулся о двухметрового малыша, дремавшего в высокой траве, один из старших испустил громоподобное шипение и побежал к нему рысцой с покрасневшими глазами, выставив вперед три острых рога.