Общество изобилия - Страница 14

В рамках главенствующей традиции конкуренция играла фундаментальную роль, значение которой со временем только возрастало. Множество фирм конкурировали за возможность поставлять на рынки продукцию по свободным, никем не контролируемым ценам. Выживали и вознаграждались возможностью дальнейшего роста самые эффективные и прогрессивные компании. Наказанием для неэффективных и отсталых стало их исчезновение. Наемные работники однозначно болели за то, чтобы их работодатели не проиграли в конкурентной борьбе, а значит, и стимулы к повышению эффективности у тех и других были общие.

Конкуренция рассматривалась и как инструмент изменений. Новые вкусы всевластного потребителя вели к повышению спроса на некоторые товары и росту цен на них. Выходившие из моды товары падали в цене в силу снижения спроса. Фирмы, специализирующиеся на производстве продуктов, оказавшихся в цене, расширялись, а конкуренцию им составляли новые производители. Там, где спрос снижался, фирмы ликвидировались или сокращали производство и штат работников. Часть из них по мере возможности следовали за рынком – туда, где наблюдался растущий спрос. Одновременно в рамках этого процесса происходило перераспределение капитала, труда и предпринимательских талантов.

В последние десятилетия XIX и в первые годы XX века экономисты уделяли всё большее внимание модели конкурентного общества. Поначалу, пока эта модель формировалась и существовала, по сути, лишь в теории, в идеальном виде, она представала выверенной, симметричной, даже красивой. Не осталось без внимания и то, насколько цепко она захватила сознание людей[38]. В то же время в тени оставался тот факт, что эта модель обрекает людей на неопределенность, причем весьма значительную. Выпавшим из гонки за повышение эффективности грозило наказание банкротством. Впрочем, такое же наказание могло стать и следствием простого невезения – например, в случае внезапного обвала спроса на продукцию того или иного производителя. Что же касается наемных работников, то для них компонент удачи, как противоположность наказанию и вознаграждению за результаты труда, играл куда более важную роль. Самый крепкий рабочий рисковал быть заезженным до смерти, попав в кабалу к неадекватному предпринимателю. Объективные неудачи работодателя могли самым иррациональным образом откликнуться его самому верному слуге. Человек легко мог потерять работу и средства к существованию не только из-за собственных недостатков, но и из-за чужих. Наконец, конкурентная модель не оставляла места людям, которые в силу возраста, немощности, производственной травмы или врожденной несостоятельности показывали низкую или пренебрежимо малую предельную производительность.

Нельзя сказать, что эти недостатки полностью недооценивали. Напротив, непременно утверждалось, что они были «частью системы». Апологеты конкурентной модели подчеркивали (и в этом была своя безжалостная логика) недопустимость смягчения рисков и неопределенностей системы; иначе будут подорваны ее основные устои. Гонка за ростом эффективности – это по определению гонка на выбывание проигравших. Если потребитель превыше всего, то производители, изыскавшие наилучшие способы потакать современным вкусам, заслуживают достойного вознаграждения, а те, кто отстал от жизни, – адекватного наказания. Поиск способов смягчить наказание подорвал бы основные стимулы – напоминал бы желание убрать кнут, оставив пряник.

Более того, попытка смягчения строгих условий конкуренции была бы несправедливой и аморальной. «Торговцы или производители, обнаруживающие, что их конкурент предлагает товары по более низкой цене, которая не принесет им высокую прибыль, возмущаются его вторжением на рынок и жалуются на нанесенный им ущерб, хотя вполне может оказаться, что люди, приобретающие дешевые товары, испытывают большую нужду, чем они сами, и что энергия и изобретательность их соперника представляют собою выигрыш для общества»[39]. Интересно, что модель неограниченной свободной конкуренции в том общем виде, в котором она описывается в учебниках, по самой своей природе могла оказаться куда более ненадежной и опасной, чем что бы то ни было порожденное конкуренцией в реальной жизни. В реальном мире конкуренция ограничивается обычаями, монополиями, профсоюзами, инертностью, законодательством, а в какой-то мере даже простым состраданием. Благодаря этому и наказание для выбывших из гонки оказывается менее жестоким, чем могло бы.

Влияние, которое эти идеи оказывают на умы, вполне очевидно. Экономическая система, рисуемая главенствующей традицией, представлялась вещью опасной и для ее участников, и, pro tanto[40], для экономической жизни в целом. Но такая угроза представлялась благом, и считалось, что чем она отчетливее, тем лучше функционирует система. На деле внутренне присущая ей ненадежность вызывала немалые опасения в двух отношениях. Невозможно было полностью игнорировать незащищенность слабейших членов общества. Экономическая система, которая по самой своей природе была столь бесчувственна и столь нетерпима к слабости, не могла не вызывать тревоги. Сострадание трудно взять под контроль, даже руководствуясь благими намерениями. Не меньшее беспокойство вызывало нежелание обычных людей – бизнесменов, фермеров, рабочих, реформаторов – сживаться с такой опасностью. На всяком повороте они проявляли свое намерение поднажать – коллективно или с помощью правительства – и продавить-таки меры, которые позволили бы им чувствовать себя более защищенными. Даже если не рассматривать человеческую незащищенность как врожденный порок конкурентной модели, она порождает в широких массах людей стремление защитить самих себя.

Вдобавок ко всему оставалось гнетущее сомнение: а существует ли в действительности конкуренция как таковая?

На протяжении XIX века фирмы увеличивались в размерах, богатели их владельцы. Контроль над всей экономической жизнью на глазах перетекал в руки горстки магнатов – в точном соответствии с пророчеством Маркса о неизбежном крахе системы. Чем более интеллектуально отточенным становилось представление о конкуренции, тем нагляднее были различия между реальной экономикой и конкурентной моделью. Там, где теория требовала присутствия на рынке множества конкурирующих фирм, в реальной жизни часто наблюдались считаные единицы. Там, где конкурентная модель требовала такой цены, которая не могла контролироваться ни одной конкретной фирмой, в реальности ряд крупных фирм обладал значительной свободой в установлении цен. Ну и профсоюзы вносили свою лепту.

В XX веке экономисты-традиционалисты предпринимают попытки приспособить модель конкуренции к фактам реальной жизни. На смену чистой конкуренции пришла монополистическая, или несовершенная, конкуренция. Ее сопровождали новые сомнения. Какие плоды принесет гибрид конкуренции и монополии? Не произведут ли на свет столь малосовместимые родители маленького уродца?[41]

Еще одним источником беспокойства представителей главенствующей традиции были серьезные депрессии. Игнорировать их становилось всё труднее, поскольку на протяжении XIX – первой половины XX века депрессии повторялись с пугающей регулярностью. В 1870-е, когда после Гражданской войны в США возобновились платежи полноценными деньгами, американский бизнес понес серьезные потери. Далее последовал достаточно длительный период стагнации в 1890-е и краткая передышка в начале XX века, завершившаяся финансовой паникой 1907 года. Краткосрочной, но жестокой депрессией было ознаменовано и окончание Первой мировой войны. Наконец, в 1930-х годах разразилась полномасштабная катастрофа. Какое значение имели эти регулярно повторявшиеся злоключения для будущего всей системы? Возможно, людям удастся избежать голода вследствие мальтузианского обнищания. Но разве трудно представить себе смерть от недоедания в условиях изобилия материальных благ, на которые у человека попросту нет денег? Не следует ли из сказанного выше, что люди так или иначе обречены на нищету?