О радости детства... - Страница 2

Вообще, чем дальше отдаляешься от какого-то периода, тем слабее, неизбежно, становится память о нем. Человек постоянно узнает новые факты, и чтобы освободить для них место, должен забывать старые. В двадцать лет я смог бы изложить историю своих школьных лет в таких подробностях, какие сейчас недостижимы. Но также возможно, что после большого промежутка времени память улучшается, так как человек смотрит на прошедшее свежим взглядом, и может изолировать и обратить внимание на факты, которые раньше ничем не выделялись среди большой массы других. Вот две вещи, которые я помнил, но которые до недавнего времени не казались мне странными или стоящими внимания. Одна — что я посчитал вторую порку справедливым и разумным наказанием. Быть выпорот, а потом еще раз гораздо сильнее из-за того, что ты сказал, что от первой порки тебе не было больно — это было вполне естественно. Боги ревностны, и когда тебе повезло, это нужно скрывать. Вторая — что я признал свою вину в том, что кнут сломался. Я все еще помню свои чувства, когда я увидал рукоять, лежащую на коврике — чувство того, что ты сотворил что-то невоспитанное, неуклюжее, и испортил дорогой предмет. Я его сломал: так мне сказал Самбо, и я этому поверил. Это принятие вины на себя лежало в моей памяти незамеченным двадцать-тридцать лет.

Вот и все, что вспоминается по поводу мочения в постель. Но хочется заметить еще кое-что. Я перестал мочиться в постель — то есть, я еще раз в нее помочился, и еще раз был выпорот, но после этого проблема исчезла. Так что, возможно, это варварское средство все-таки эффективно, хотя и слишком дорого обходится.

Школа Св. Киприана была дорогой и снобской школой, в процессе становления еще более снобской и, надо полагать, еще более дорогой. Частная средняя школа, с которой она была наиболее тесно связана, была Хэрроу, но в мое время все большая доля учащихся поступала в Итон. Большинство из них были детьми богатых родителей, но в общем и целом не аристократов — богачей, живших в огромных домах с изгородью в Борнмуте или Ричмонде, и имевших автомобиль и дворецкого, но не поместья. Среди них было несколько экзотических иностранцев — южноамериканцы, сыновья аргентинских говяжьих баронов, один или два русских мальчика, а также сиамский принц, или некто, о ком говорили, что он принц.

У Самбо были две великие амбиции. Первая была привлечь в школу титулованных мальчиков, а вторая — натаскать учеников, чтобы они получали стипендии в частные средние школы, лучше всего в Итон. К концу моей учебы, он приобрел двух мальчиков с настоящими английскими титулами. Один из них, помнится, был жалким, сопливым существом, почти альбиносом, смотревшим вверх слабыми глазами, с длинным носом, на конце которого, казалось, всегда висела капелька. Самбо всегда упоминал титулы мальчиков, рассказывая о них третьим лицам, и первые несколько дней он даже в лицо к ним обращался «лорд такой-то». Разумеется, он находил, как обратить на них внимание, показывая школу какому-нибудь посетителю. Однажды, помнится, тот мальчик-блондин за обедом поперхнулся, и из его носа на тарелку вылился поток соплей — отвратительное зрелище. Любого учащегося низшей породы тотчас же назвали бы грязным свинтусом и немедленно выгнали из столовой, но тогда Самбо и Флип только рассмеялись: мальчуган, что с него взять.

Все очень богатые мальчики были более или менее явными фаворитами. В школе еще было нечто от викторианской «частной академии» с «салонными пансионерами», и когда я впоследствие прочитал о такой школе у Теккерея, я сразу же увидел сходство. Богачам по утрам давали молоко и бисквиты, раз или два в неделю с ними занимались верховой ездой, Флип относилась к ним по-матерински, обращалась к ним по имени, а главное, их никогда не пороли. Кроме южноамериканцев, чьи родители находились на безопасном расстоянии, я не думаю, что Самбо когда-либо порол мальчика, доходы отца которого превышали £2 000 годовых. Но иногда он приносил финансовую прибыль в жертву академической славе. Изредка, по особому соглашения, он за сниженную плату принимал мальчика, у которого были сильные шансы получить стипендию в частную среднюю школу, и тем самым повысить престиж школы. Именно на таких правах в школе Св. Киприана находился я: иначе мои родители не смогли бы себе позволить столь дорогую школу.

Сначала я не понимал, что меня взяли за сниженную плату, и только когда мне исполнилось лет одиннадцать, Самбо и Флип стали тыкать меня в это носом. Первые года два-три я прошел через обычные академические жернова, но вскоре после того, как я начал заниматься древнегреческим (латынь начиналась в восемь лет, а древнегреческий — в одиннадцать), меня перевели в класс будущих стипендиантов, которому классическую филологию преподавал сам Самбо. В течение двух-трех лет, в будущих стипендиантов запихивали знания с таким же цинизмом, с каким в рождественского гуся запихивается корм. И какие знания! Само то, что карьера талантливого мальчика всецело зависит от сдачи конкурсного экзамена в возрасте двенадцати-тринадцати лет, является злом; но существуют подготовительные школы, готовящие учеников для Итона, Винчестера[2] и т. п., не вынуждая их воспринимать весь материал с точки зрения оценки на будущем экзамене. В школе Св. Киприана весь процесс был в некотором роде подготовкой к мошенничеству. Твоя задача была выучить ровно столько, сколько произвело бы на экзаменатора впечатление того, что ты знаешь гораздо больше, чем на самом деле, и постольку, поскольку возможно, не загружать свой мозг чем-либо еще. Предметы, не имевшие экзаменационной ценности, например, география, почти полностью игнорировались; математика также игнорировалась, если ты был «классицистом»; науки в какой-либо форме не преподавались — более того, они презирались, а интерес к естественной истории подавлялся — и даже книги, которые рекомендовалось читать в свободное время, выбирались с расчетом на будущее «сочинение по английскому». Ценились главным образом латынь и древнегреческий, основные предметы для стипендиантов, но даже они преднамеренно преподавались показным, неглубоким способом. Например, мы не читали от корки до корки ни одну книжку латинского или греческого автора: мы читали небольшие отрывки, выбранные из-за того, что их дают на экзаменах для перевода. Последний год до экзамена мы главным образом занимались проработкой экзаменационных работ стипендиантов прошлых лет. Во владении Самбо были стопки таких работ, из каждой из основных частных средних школ. Но возмутительнее всего было преподавание истории.

В те годы проводилось совершенно бессмысленное ежегодное состязание под названием кубок Хэрроу по истории, в котором участвовали многие подготовительные школы. Традиционно, его выигрывала школа Св. Киприана, что неудивительно: мы стянули к себе все задания с самого начала кубка, а список возможных вопросов не был неистощимым. Вопросы были дурацкими: ответом всегда являлось имя или цитата. Кто ограбил бегум? Кому отрубили голову в лодке? Кто застал вигов при купании и сбежал с их одеждой? Почти вся история нам преподавалась на таком уровне. История была последовательностью не связанных между собой, непонятных, но — нам не объяснялось, почему — важных фактов, описываемых звучными фразами. Дизраэли принес мир с честью. Гастингс был поражен его умеренностью. Питт использовал Новый Свет для возмещения равновесия в Старом Свете. А даты, а мнемоника (знаете ли вы, например, что первые буквы фразы «Моя тетя — негритянка: вон за хлевом ее дом» также являются первыми буквами сражений войны Алой и Белой Розы?)! Флип, «изучавшая» историю в старших классах, обожала подобного рода вещи. Я припоминаю настоящие оргии дат, во время которых мальчики поприлежнее подпрыгивали вверх и вниз на стульях, готовые выкрикнуть правильные ответы, в то же время не имея ни малейшего желания узнать, чем же были эти таинственные события, которые они называли.

— 1587?

— Варфоломеевская ночь!