Носители Совести - Страница 50
– Секунды считаю, – усмехнулся он.
– А вода почему льется? Опять пытаешься в последний момент глянец навести? Ну-ну. Минут через сорок буду у тебя. Как приеду – позвоню. Встречай.
Уля очень не любила входить одна в незнакомый подъезд. Как-то в детстве она решила сбегать к школьной подруге, списать домашнее задание. Одноклассница жила через три дома: всей дороги – десять минут, день, знакомый район, никто и подумать не мог ничего плохого. Когда Ульяна зашла с яркого солнечного двора в темный подъезд, поначалу она ничего не поняла. Заметила лишь, как на ступенях возится что-то бесформенное и неуклюжее. Она замерла на месте, а когда глаза привыкли к темноте, увидела, как в жирно блестящей луже собственной крови судорожно шевелил руками грузный бородач, пытаясь вытащить нож, всаженный в спину по самую рукоятку.
С тех пор она боялась подъездов.
Арсений встретил ее на остановке. Подкатила старенькая «нива» с облупившейся надписью «Taxi», клацнула дверь и, опершись на протянутую руку, из машины вышла Ульяна.
Она не просто вышла. Она явила себя.
Принимая целомудренный поцелуй в угол губ, восторгаясь букетиком лилий (никаких других цветов она не признавала), передавая Арсению бутиковский пакет с ручками, Ульяна не на секунду не забывала о том, какую позу нужно принять, чтобы произвести на окружающий мир соответствующее впечатление. Каждое мгновение она как будто окидывала себя внутренним взором, пытаясь понять, насколько силен производимый ею эффект, и нет ли какой-нибудь возможности его усилить.
Конечно, она выглядела потрясающе. Умело наложенная косметика скрывала усталость и мимические морщины на лице, тинейджеровский прикид – модные расклешенные джинсы, топик и легкая безрукавка, – надежно прятал ее истинный возраст.
Арсений в который уже раз подумал: «Зачем мне такая женщина? Что я в ней нашел, и – самое интересное – что нашла во мне она? Два одиноких человека, у которых из-за вечной занятости нет ни времени, ни возможности искать более подходящую пару».
– Ты выглядишь измученным, – сказала Ульяна, взяв его под руку. – Много работы?
– Да, навалилось кое-что. А у тебя?
– Запустили два новых проекта. Не вздохнуть, не выдохнуть. Слава богу, к тебе удалось вырваться, а то бы совсем зачахла в офисе.
Вот и весь разговор. Ей совершенно неинтересно, что творится у него на службе. Прокурорские дела Ульяне глубоко параллельны. Нет, не из равнодушия, просто она не считала нужным обременять себя чужими проблемами. И очень сильно недоумевала, когда Арсений попытался расспросить ее о проблемах на работе. Она отвечала настолько неохотно, что на третий или четвертый раз он отступился, заметив, как подруга вздохнула с облегчением.
Ей ничего не нужно было от него, кроме редких встреч для… А кто его знает для чего! Может, для постельной борьбы, а скорее всего – для смены обстановки, чтобы не закиснуть в повседневном круговороте дом-офис-дом. Немедленного окольцевания Ульяна не требовала от него ни разу, по очень косвенным намекам, он понял, что она обожглась на замужестве некоторое время назад и пока не желает продолжения.
В общем, обычный портрет современной бизнес-леди, «селф-мэйд вумен», активно пропагандируемый женскими глянцевыми журналами.
С личным кабинетом, служебной машиной, квартирой, официальным любовником и, наверное, с кучей проблем и комплексов, запрятанных глубоко-глубоко внутри.
Не подкопаешься.
Когда же Арсений пытался поговорить с ней по душам, она делала недовольное лицо, спрашивала:
– Тебя опять пробило на сантименты?
Продолжать, понятное дело, не хотелось.
Так и жили. После болезненного и несправедливого разрыва с Ирэной, ему тоже не очень-то хотелось серьезных связей. Но что делать, если по складу характера он привык чувствовать себя защитником и верным другом для всех своих женщин.
Только Уля ни в чем таком не нуждалась.
Ночью Арсений никак не мог заснуть. Уставшая Ульяна мирно посапывала рядом, совершенно по-детски положив под голову кулачок.
А у него – сна ни в одном глазу.
В сотый раз он повторял себе, что их отношения ни к чему не ведут, что они унизительны для обоих, что… ну, в общем, привел сам себе тысячу неотразимых доводов для немедленного расставания.
«Зачем отравлять друг другу жизнь? Ведь так может тянуться бесконечно долго. Но к чему?… – думал он, глядя на черную гриву волос, волной рассыпавшуюся по соседней подушке. – А как она будет без меня? У нее больше никого нет. Наверное, я ей нужен, если она уже второй год не хочет ничего менять».
Арсений прекрасно сознавал: возможно, он просто себе льстит, и на самом деле никакой исключительности в нем нет. И если он уйдет – обязательно найдется кто-то еще. Но пока оставался хотя бы маленький шанс, что он нужен ей, Арсений понимал: все останется, как есть. Бросить Ульяну он не сможет.
Стараясь не разбудить ее, он тихо вылез из-под одеяла, прошел на кухню.
Да-а… с такими мыслями и к утру сон не придет. А потом – целый день мучений: красные глаза, зевота, тяжелая, будто с похмелья голова.
Арсений с трудом нашарил в дальнем ящике завалявшуюся пачку «Уинслена», надорвал упаковку, прикурил от газовой плиты и затянулся первой за последние полгода сигаретой. Закашлялся с непривычки.
«Да уж, бросаешь – бросай, а то собственные легкие окончательно перестанут тебя понимать и в знак протеста уйдут в оппозицию».
Бычок полетел в форточку, мигнув в полутьме красным огоньком. Арсений притащил на кухню портфель, достал дневник Круковского.
«Раз уж о сне и речи нет, можно почитать. Глядишь, найдется что-нибудь интересное».
Сначала Богдан Владиленович просто излагал свою жизнь – нечто вроде краткой автобиографии, потом перешел к подробному изложению сути Носителей. Эту часть Арсений пропустил, почти все он уже слышал от Сивура. Может быть, не так объемно, но общий смысл тот же.
Дальше пошли записи поинтересней. Профессор описывал свои теории, попытки их проверить, удачные и неудачные результаты экспериментов. Изредка попадались версии остальных Носителей, скрупулезно перенесенные Круковским на страницы дневника.
В одном месте он старательно изложил точку зрения Лина Шаллека. Поэт считал, что они четверо не случайно стали такими – каждый нес в себе одну из граней Совести, необходимых в человеческом обществе. Богдан Владиленович, академик, человек в медицине известный, почти светило, олицетворял Совесть в науке. На полях Шаллек приписал: «Должен же кто-то следить за этой капризной дамой, чтобы не изобретала бездумно атомные бомбы и прочую пакость».
Сам поэт считал себя Совестью творчества. По его мнению, кто-то должен контролировать силу искусства, хотя бы так, незримо. Ведь можно написать такую песню, которая будет звать на баррикады, бороться за свободу, а можно – и такие случаи были – на строительство концлагеря. И люди пойдут, причем с не меньшим энтузиазмом. Круковский пишет в дневнике, что Лин Черный решил, что не справился со своей задачей, потому по велению собственной совести и уехал из столицы в добровольную ссылку. Видимо, тогда он и стал Носителем. Шаллек прокомментировал запись так: «Не мог больше смотреть на продажных коллег, зная, что и сам был таким».
Алина по теории поэта олицетворяла Совесть воспитателя, ведь любой, кто учит неокрепшие, девственные умы, должен иметь внутри жесточайшего внутреннего цензора. Иначе из восторженных молодых юнцов вырастают «коричневые рубашки», а из девчонок – экзальтированные курсистки, мечтающие взять в руки бомбу по велению идейного отца очередной революции.
Последний Носитель из четверки, Ника, как оказалось, работала в Комитете по исполнению наказаний, в отделе распределения, и олицетворяла, по мнению Шаллека, Совесть Закона. Взяв на себя обязанность карать и казнить, государство поставило себя почти на один уровень с убийцами. И лишь немногие способны увидеть в действиях следователя, суда и тюремных надзирателей не месть, а справедливость. Именно на них и держится то эфемерное «почти», которое не позволяет слугам закона скатиться в кровавые погромы.