Не чужие (СИ) - Страница 48

— Поймите, случай очень тяжелый. Правую ногу мы точно спасти сможем, но с левой… — он выдохнул, посмотрел на нас с сожалением, выдерживая паузу, — возможно, ее придется ампутировать. Но это крайний случай. Я отправил снимки своим коллегам, через пятнадцать минут у нас онлайн-консилиум, там и решим что делать. Оперировать нужно незамедлительно. Валерию уже готовят к операции. Она потеряла много крови, понадобиться переливание.

— У нее третья отрицательная, — глухо произнес Смоленский, потерев ладонями лицо, словно эта информация смогла бы как-то спасти всю сложившуюся ситуацию.

Он сразу же сгорбился, стал на несколько лет старше. Ощущение, словно мысленно похоронил дочь.

Я сжал руки в кулаки, поднял взгляд на хирурга,

— Что значит ампутировать? — резко спросил я у него. — Ни о какой ампутации и речи быть не может.

Даже думать не мог о таком исходе. Лера этого не заслужила. Только не она. Сердце сжалось в грудной клетке, воздуха стало на хватать, а виски пульсируют от боли.

— Мы делаем все возможное, но если…

— Если у вас руки из жопы растут и вы не можете провести операцию, то мы найдем другого хирурга! — я ухватил его за ворот халата и притянул к себе. В этот момент я абсолютно себя не контролировал.

— Давид, прекрати, — попытался усмирить меня Смоленский, а Петр Николаевич бросился в коридор, наверняка чтобы привести охрану.

— Ты меня слышал, — прорычал я, не отрывая взгляда от травматолога и резко отпустил его, успокаиваясь.

— Я вам не сотворю чуда, я не Бог, но сделаю все что в моих силах. Вы сейчас убиты горем, понимаю, но держите себя в руках, пожалуйста. Операция будет длится минимум до утра. Поэтому будьте готовы к тому, что ночь будет долгой. И скорее всего в дальнейшем понадобится пересадка кожи. Это если все пройдёт хорошо, — холодно бросил он и скрылся за дверью.

Я же сел на кушетку рядом с отцом Леры. Ноги не держали.

— Это я во всем виноват, — тихо пробормотал я. — Не стоило ее отпускать. Не в том состоянии в котором она находилась.

Но осознание этого пришло поздно. Слишком поздно, чтобы что-то изменить.

— Что у вас там произошло? — хмуро интересуется Смоленский, поворачивая в мою сторону голову.

— Немного повздорили, — хмыкнул я, а потом все же признался. — Она знает о том что вы меня вынудили жениться на ней. В пылу ссоры проговорился. Можете убить меня, можете сравнять с землей весь бизнес моего брата, но так дальше продолжаться не может. Вы не только мне, но и ей жизнь портите. Мне не стоило идти у вас на поводу, но… поздно.

Отвернулся от него, пряча лицо в ладонях и уже зная как стоит поступить в будущем. Только пусть Лера сначала в себя придет и поправится.

— Не стоило мне лезть в ее жизнь, — после того как мы просидели долгое время в тишине, каждый думая о своем и в тоже время об одном и том же, произнес Смоленский. — Хотел хоть раз для нее что-то сделать. Видел же что в тебя влюбилась, изменилась, расцвела, да и ты к ней интерес проявлял. Она же у меня такая красавица, вся в мать. Даже смотреть больно на нее, сразу образ Валентины перед глазами. Хотел помочь, боялся что бестолкового себе найдет кого-то, или же как прошлый ее тот… за деньгами гнался, а не за ней, вот и решил ее побыстрее пристроить. Ты же хороший пацан, Леонов, в меру строгий, добрый, надежный. Тебе я мог ее доверить. И от врагов моих уберег ее…

Он замолчал, но я был уверен что это не все. Поперек горла встал ком, рот заполнила горечь. Мы натворили много ошибок. А расплачивается Лера. Ее вина лишь в том, что влюбилась не в того. Хотя не буду врать, я уже так привык к ней, что если бы сейчас узнал что разлюбила или с другим застал — то наверняка бы расстроился и разозлился.

Привык или полюбил?

От этой мысли меня прошиб холодный пот. Влюбляться в нее точно в моих планах не было.

— Я все ее детство пропустил. Просто из-за того что не мог смириться что Валентины нет, а она есть. Я же не хотел ее. Умолял жену на аборт пойти. Знал прекрасно чем все это закончится может. Но она родила. Жизнь свою за нее отдала, а я ее не уберег. Если Лера калекой останется я себе этого не прощу.

— Она сильная, с ней все будет хорошо, — в моих словах ни капли уверенности.

Хотелось бы чтобы это и в самом деле было так.

— Да, справится. Обязательно. А потом уже будем что-то решать. Главное из всего этого дерьма выкарабкаться.

Ночь тянется безумно долго, но несмотря на усталость никто из нас не спешит уезжать. Даже глаз не смыкаем. Напряженно вслушиваемся в звуки в коридоре, сидим напротив операционной, где сейчас сражаются за будущее Леры врачи.

— Она с выставки последней вернулась очень расстроенная, — нарушаю я тишину. — Ее картины раскритиковали. Она ревела.

— Мне Игнат присылал отчет, знаю.

— Я пробил этих критиков. Там есть один наш, — глаза в глаза, Смоленскому не нужно больше ничего говорить. Он и так все понял. Карьера этого “признанного мировым обществом художника” закончится быстро.

— Сбросишь мне имя.

— Хорошо.

И снова напряженная тишина. Я все поглядываю на время, не знаю куда деть себя. Наконец-то дверь операционной распахивается. Я моментально подрываюсь и стаю на ноги.

Выжидающе смотрю на серьезные и уставшие лица бригады хирургов.

— Мы все сделали, но процесс восстановления будет не быстрым.

Я делаю вдох полной грудью, глаза щиплет.

— Когда ее можно увидеть? — спрашиваю тихо, рядом ждет ответа и ее отец.

— Не раньше завтрашнего утра. Поезжайте домой, если будут какие-то изменения вам обязательно сообщат.

— Я останусь, — сразу же говорю я.

— Давид, не глупи, — на мое плечо ложится рука Смоленского. — Нам всем нужно хорошенько выспаться и отойти от этого всего. Ты сейчас Лере ничем не поможешь. Нужно ехать домой.

Умом понимаю что он прав, но ноги приросли к месту.

— Когда можно будет транспортировать Леру? Я хочу перевезти ее в частную клинику, — обращается к хирургу Смоленский.

— У нас позаботятся о ней не хуже, чем там. Поверьте. Если вы переживаете за условия, то мы выделим лучшую палату. Полгода назад у нас сделали ремонт. Персонал высококвалифицированый и ничуть не хуже чем в частных клиниках. Лишние телодвижения в ее состоянии ни к чему. Даже если вы наймете вертолет.

— Хорошо. Если что нужно — говорите, не стесняйтесь, — соглашается Смоленский и кивком указывает мне в сторону лифта.

Я нехотя следую за ним и его охраной, которая все то время была тоже здесь.

За руль мне не дают сесть. Домой отвозит водитель Смоленского. Оно и к лучшему, я так устал, что засыпаю на ходу.

Вхожу в квартиру и сразу чувствую пустоту. Надо же, столько лет жил и привык что кроме кота никого здесь нет. А сейчас как-то не по себе от этого холода и тишины.

Я поплелся в спальню.

Простыни пахнут ею. Под одеялом ее коротенькая ночная сорочка. Теплые носочки на стуле. Она всегда мерзнет в ноги, но посреди ночи стаскивает их.

Тоскливо как-то. И чувство вины за случившееся гложет.

Ну кто мешал мне заткнуться, когда это требовалось? Кто мешал не выпустить ее из дома? Знал же что в таком состоянии ей нельзя было за руль садиться. Но думал только о себе.

В палату к Лере вошел утром, но застыл на пороге, не в силах подойти ближе. Она лежала вся обмотанная бинтами, такая маленькая и беззащитная, что захотелось вдруг отгородить ее от всего мира.

На ее ноге какая-то железная конструкция. Из носа торчит трубка. Из вены катетер. Смотреть невыносимо на это все.

Бледная, осунувшаяся, все еще без сознания. Или же просто спит под препаратами после тяжелой операции.

И это все моя вина.

Только моя.

Еще день назад она улыбалась, строила какие-то планы, а теперь неизвестно когда самостоятельно ходить сможет, не то что на отдых лететь. Теперь она даже на четвертый этаж к нам подняться будет не в силах. Но это уже и не понадобится …