Наполеоновские войны - Страница 17

Первые вести о событиях в Европе Бонапарт получил во время переговоров с Мустафа-пашой. Тот сообщил о том, что пока Наполеон завоевывал Египет, Австрия, Англия, Россия и Неаполитанское королевство возобновили войну против Франции, в ходе которой французские армии всюду были разбиты. А из английских и немецких газет главнокомандующий узнал о том, что австрийские и российские войска разгромили генерала Журдана на Дунае, Шерера – на реке Адидже, Моро – на Адде и только Массена с трудом удерживался в горах Швейцарии. В самой Франции было неспокойно: разбои, смута, полное расстройство. Характеризуя внутриполитическое положение в стране, А. Манфред писал: «Военные поражения осенью 1799 года сделали лишь явным, как бы озарили зловещим светом проигранных битв и пожарищ то, что осознавалось ранее: глубокий, неизлечимый недуг, полное разложение режима. Откуда шла опасность? Феликс Лепелетье на заседании Клуба якобинцев в термидоре VII года утверждал, что защитников Республики душат две фракции: “С одной стороны, воры, с другой – изменники, предавшие родину европейским королям”. Это определение вряд ли было исчерпывающим и точным. Кризис был глубже. Сама ткань, казалось, начинала расползаться. Государственная власть обнаруживала полную несостоятельность, она оказалась неспособной функционировать».

Директория, слабая, растерянная и ненавистная большинству, теряла прежние завоевания Республики одно за другим. И Бонапарт, давно принявший решение о возвращении во Францию, понял, что настал самый подходящий для этого момент: «Негодяи! Италия потеряна! Все плоды моих побед потеряны! Мне нужно ехать!» В годину самоуничтожения и растерянности именно он может и должен стать спасителем страны. Впоследствии на острове Святой Елены опальный император говорил о том, что «понял, что при виде его все переменится… ему будет легко стать во главе Республики; он был полон решимости, по прибытии в Париж, придать ей новую форму и удовлетворить общественное мнение нации». По всей видимости, Бонапарт в создавшейся ситуации видел для себя возможность прийти к власти, и под влиянием таких мыслей решение оставить Египет и свою армию была принята Бонапартом бесповоротно. Он хорошо осознавал, что, несмотря на победу, одержанную под Абукиром, планы колонизации Египта провалились, а сам он, не имея флота и подкреплений, остался отрезанным от метрополии. Рано или поздно все поймут, что его армия приближается к катастрофе, которую можно лишь отсрочить, но которой нельзя избежать. Так пусть это случится уже в его отсутствие. По словам В. Бешанова, великий полководец решил действовать, руководствуясь принципом: если невозможно спасти проигранную кампанию, то «спасти самого себя, бежать от унижения, хотя и с риском, было реально».

Конечно, как главнокомандующий он не мог сказать обо всем этом своим солдатам. Для них в оправдание своих действий он приводил самые благовидные причины, главная из которых заключалась в том, что он должен был – ни много ни мало – спасти Францию! Его последний приказ по армии был коротким и сухим: «Солдаты, известия, полученные из Европы, побудили меня уехать во Францию. Я оставляю командующим армией генерала Клебера. Вы скоро получите вести обо мне. Мне горько покидать солдат, которых я люблю, но это отсутствие будет только временным. Начальник, которого я оставляю вам, пользуется доверием правительства и моим». Обещая вернуться к оставляемой им в Египте армии, Бонапарт, конечно же, лукавил. Но посвящать в свои подлинные планы он никого не собирался.

Неправдой было и то, что французское правительство якобы разрешило генералу вернуться на родину. На его письмо с просьбой об этом Директория даже не ответила.

А без приказа свыше он, как офицер, не имел права покидать свой пост, ибо такой поступок мог быть расценен как дезертирство. Однако великий полководец и здесь вышел сухим из воды. Вот что писал он по этому поводу в своих воспоминаниях[3]: «В том, что он имеет полное право покинуть армию, герой не сомневается: “Ему была предоставлена от правительства свобода действий, как в отношении мальтийских дел, так и в отношении египетских и сирийских, равно как и константинопольских и индийских. Он имел право назначать на любые должности и даже избрать себе преемника, а самому вернуться во Францию тогда и так, как он пожелает. Он был снабжен необходимыми полномочиями (с соблюдением всех форм и приложением государственной печати) – для заключения договоров с Портой, Россией, различными индийскими государствами и африканскими владетелями. В дальнейшем его присутствие являлось столь же бесполезным на Востоке, сколь оно было необходимо на Западе: все говорило, что момент, назначенный судьбой, настал!”».

Поскольку с генералом Клебером, назначенным им новым главнокомандующим, отношения у Бонапарта были натянутые, он отказался от личной встречи с преемником, оставив ему запечатанное письмо с инструкциями. По словам А. Иванова, для него «Наполеон продиктовал три записки о положении дел и своих планах, в которых изложил принципы управления Египтом: араб – враг турок и мамелюков; нужно “убедить мусульман в том, что мы любим Коран и уважаем пророка”; Мурад-бея и Ибрагим-бея можно сделать союзниками французов, возведя их в княжеское достоинство, а других беев – произведя в генералы и вернув их владения…». Но Бонапарт сам не верит в возможность такого союза с мусульманами, свидетельством чего может служить такое распоряжение

Клеберу: «Если же вследствие неисчислимых непредвиденных обстоятельств все усилия окажутся безрезультатными и вы до мая месяца не получите ни помощи, ни известий из Франции, и если, несмотря на все принятые меры, чума будет продолжаться и унесет более полутора тысяч человек… вы будете вправе заключить мир с Оттоманской Портой, даже если главным условием его будет эвакуация Египта». Следовательно, Бонапарт хорошо понимал, чем, скорее всего, закончится его египетская авантюра. Отсюда возникает вполне закономерный вопрос, задаваемый А. Манфредом: «Если надо соглашаться на эвакуацию Египта, то зачем было начинать войну в Египте, к чему все эти жертвы?»

Дав Клеберу полномочия заключить мир с Портой на условиях эвакуации Египта, Бонапарт тут же выразил надежду на улучшение отношений с турками, которые «хорошо знают, что нас интересует не их территория, а Индия; что мы не стремимся унизить на берегах Нила полумесяц, а преследуем там английского леопарда».

Самого же Бонапарта ни Индия, ни Иерусалим уже не интересовали – они так и остались его несбывшимися мечтами. 23 августа 1799 года, ни с кем не попрощавшись, оставив Клеберу, помимо конверта с инструкциями, долг в семь миллионов франков, он отплыл из Египта на борту фрегата «Мюирер» в сопровождении своих ближайших сподвижников: Бертье, Монжа, Бертолле, Евгения Богарне, Бурьенна, Ланна, Мюрата, Дюрока, Андреосси, Давал етга, Бессьера, Мармона и др. «Трезво взвешивая все обстоятельства, снова и снова проверяя всю информацию о дислокации английских кораблей, о порядке патрулирования их вдоль берегов, – писал А. Манфред, – Бонапарт убеждался в том, что шансы любого французского корабля пройти незамеченным бесконечно малы, ничтожны, не больше одного из ста. Попасть в плен к англичанам ни в малой мере не соответствовало намерениям Бонапарта; в любом варианте это означало бы для него гибель, конец… И все-таки он должен был идти на риск».

Вместе с другим фрегатом венецианской постройки «Мюирер» буквально крался по морю, часто останавливаясь при малейшей угрозе со стороны англичан. Адмиралу Гантому, по словам А. Манфреда, были «даны жесткие директивы: уклоняться от всех обычных морских путей, держаться ближе к африканскому берегу. Днем не двигаться, не привлекать внимания; продвигаться вперед только ночью, под покровом темноты или тумана». Правда, англичане все же увидели эти суда, но, по счастливой случайности, приняли их за рыбацкие шхуны. Бонапарт хорошо понимал, что в случае их обнаружения неприятелем остается только один выход: самим взорвать свои корабли. Эту задачу он возложил на бывшего якобинца Монжа. И когда через несколько дней навстречу беглецам попался корабль, который они поначалу приняли за английский, тот послушно занял позицию у порохового погреба. Но все обошлось, а вскоре на горизонте появился до боли знакомый Бонапарту остров – его родная Корсика.