Найденыш - Страница 3

Покуда Сидни слушал, как маленький крепыш распевает эти пленительные стихи, за спиною у него раздались звуки барабана и дудки. Обернувшись, он увидел, что по улице идет невероятное шествие. Первым выступал очень рослый и плечистый человек, чье исхудалое тело облекал наряд из выцветшего алого бархата, отделанный потускнелым галуном; на боку у него была шпага, а на шляпе – грязное белое перо. Следом ехал черный фургон, который влекли две тощие клячи; по сторонам мрачной повозки, пританцовывая, вышагивали двое молодых людей. Один из них был бы красавцем, если бы не страшный и отчетливый след, оставленный голодом в каждой его черте. Бледное, худое лицо и цепкий взгляд второго явственно говорили об изворотливости, которая показалась Сидни слегка отталкивающей. Оба они были облачены в лохмотья некогда роскошных одеяний. Руки и ноги их, впрочем, оставались совершенно не прикрыты, а голову защищал от палящего солнца лишь драный красный платок. За ними шли два музыканта, один с барабаном, другой с дудкой, а замыкала процессию вереница из двадцати или тридцати голых, тощих, заморенных детей – некоторые из них были в крови и длинных свежих рубцах от недавних побоев. Поравнявшись со входом в отель, предводитель крикнул: «Стой!» Фургон тут же остановился; черные занавески раздвинулись, и из-за них выскочил жуткий живой скелет. В костлявых пальцах он держал жаровню с раскаленными углями, которую и поставил на мостовую.

Предводитель тем временем обратился к быстро растущей толпе:

– Господа, сейчас он покажет вам подвиг, которого никто еще не совершал и никто не сумеет повторить.

Затем предводитель сделал знак, и двое детей тут же улеглись на пылающую жаровню. Скелет без всякого видимого усилия поднял ее над головой и пустился в пляс под музыку, которую заиграли дудочник и барабанщик. Дети с мгновение лежали неподвижно, потом вскочили и принялись совершать немыслимые прыжки; они скакали, пока их ноги не сгорели полностью. Тогда Букль[9], ибо, как уже догадались мои читатели, именно он возглавлял эту странную труппу, велел скелету убрать жаровню и достать из фургона два длинных крюка. Тот немедля исполнил приказание.

Букль, взяв крюки, подозвал еще двоих детей, проткнул их насквозь и оторвал от земли примерно на локоть. Дети разразились жалобными воплями, стараясь, чтобы получалось нечто вроде мелодии, а юный Наполеон и Евгений принялись отплясывать под эту музыку па-де-де.

Сидни, которого первая сцена привела в такой ужас, что он не мог двинуться с места, теперь протиснулся через толпу.

– Негодяй! – обратился он к Буклю. – Как смеешь ты посреди улицы жестоко убивать неповинных детей, а вы, господа (адресуясь к толпе), как можете вы безропотно взирать на такое гнусное варварство?

Ответом ему стал грубый хохот собравшихся. Букль с отвратительной ухмылкой схватил юношу, намереваясь затащить его в черный фургон. Сидни отбивался, но безуспешно. Он молил зрителей прийти ему на помощь, однако слышал лишь восклицания вроде: «Браво, Букль! Задай ему жару! Англичанишка, как мы раньше не заметили!» – «Мы не позволим всяким паршивцам нас учить!» – «Раздавить эту гадкую тварь!» – «Дай-ка мне клещи, Нед, я помогу уложить его в постельку».

Сидни все еще сопротивлялся, хотя и слабо, когда до его слуха долетел стук приближающихся подков. Два всадника скакали по улице во весь опор; заслышав крики, оба придержали коней.

Один осведомился, что происходит.

– Ничего, – ответил из толпы какой-то малый, приподнимая шляпу. – Англичанин получил по заслугам и распевает об этом песенки.

– Придержи язык, – отвечал верховой джентльмен. – Услышу еще дерзость – вколочу твои зубы тебе в глотку.

С этими словами он подъехал к фургону и, вытащив из-за пояса заряженный пистолет, велел Буклю под угрозой немедленной смерти отпустить пленника. Букль, испугавшись, нехотя подчинился и сделал спутникам знак трогаться. Сидни, спасенный таким образом от неволи и, возможно, от гибели, принялся благодарить своего избавителя в самых жарких выражениях, какие может подсказать признательность, и был немало обескуражен, натолкнувшись на смесь холодной вежливости и презрения.

– Желал бы я знать, сэр, – молвил джентльмен, – как вы угодили в эту передрягу?

– Я всего лишь укорил изверга в жестокости к невинным детям, которых он безжалостно убивал.

– Резаная свинья! Дуралей, лезущий не в свое дело! – заметил второй джентльмен, который сейчас впервые открыл рот. – Едем, Доуро[10], не станете же вы тратить время на разговоры с этим жалким нюней?

– Придержи язык, Джемми, или откуси его совсем, – ответствовал Доуро. – Я хочу знать, куда направляется эта жалкая щепоть праха. Я спрашиваю, сэр, в какую сторону вы намерены обратить свое хорошенькое личико? Сдается мне, вы сами в большой неопределенности на сей счет.

– Позвольте, сэр, – отвечал Сидни, крайне раздосадованный таким высокомерным обхождением. – Я не понимаю, по какому праву вы задаете мне подобный вопрос.

– По праву сильного, – сказал Доуро и, проворно соскочив с коня, бросил поводья спутнику. – Ладно, приятель, негоже нам расставаться на такой ноте. По огню в ваших глазах я заключаю, что вас стоит сохранить при себе.

– Сэр, вы не смеете меня задерживать! – вскричал Сидни, когда маркиз схватил его за плечо.

– Еще как смею, коли мне угодно. Эй, Том! – обратился Доуро к дюжему молодцу, который стоял рядом и ухмылялся. – Возьми этот куль и доставь во дворец Ватерлоо. Скажи, чтобы тебя проводили в мою библиотеку. Там его и оставишь, а слугам передай, чтобы его хорошенько кормили, пока я не вернусь домой.

С этими словами маркиз вновь запрыгнул в седло, вежливо поклонился Сидни, наградил его улыбкой и, пришпорив лошадь, через мгновение скрылся с глаз.

Дюжий малый схватил Сидни в охапку и понес, будто малое дитя. Смех тех зрителей, которые еще не успели разойтись, отдавался в ушах несчастного юноши, пока его так унизительно волокли прочь. Сгорая от стыда и ярости, Сидни делал попытки вырваться, но безуспешно: Том крепко стиснул его жилистыми руками, не давая шевельнуть и пальцем. Пройдя более шести миль, они добрались до великолепного дворца, стоящего на вершине горы, – та с одной стороны нависала над морем, образуя отвесный склон высотою в двести пятьдесят футов. Вокруг росли дубы и кедры, такие огромные, что их верхние ветви задевали крышу дворца. Лужайки и сады с пальмовыми и миртовыми рощами занимали остальной холм, а плакучие ивы, акации и другие нависающие деревья склонялись над искусственной рекой или каналом, опоясывающим его подножие. Том преодолел водную преграду по мосту, быстро вскарабкался на возвышенность и через несколько минут был уже у стены, скрывавшей от взгляда многочисленные пристройки и службы. Здесь он остановился и крикнул:

– Эй, Билл, впусти меня!

– Чего тебе надо? – грубо отозвался часовой, подходя к большим железным воротам.