Молот Люцифера - Страница 5

Должно быть, есть все же в мире хоть какая-то справедливость.

– Немедленно, Тим. Надо будет снять вас с Гэвином Брауном на Маунт Вильсон. И его комментарии при осмотре вашей обсерватории.

Хамнер усмехнулся. Ему это понравилось.

– Хорошо, завтра созвонимся.

Лоретта тихо спала на соседней кровати. Гарви долго пристально смотрел в потолок. Слишком долго. Знакомое состояние. Придется вставать.

Он встал. Приготовил какао в большой кружке, отнес его в свой кабинет. Киплинг радушно приветствовал его там, и, открыв дверь, Гарви рассеянно потрепал ладонью уши немецкой овчарки. Внизу в полутьме лежал Лос-Анджелес. Санта Анна полностью сдула смог. Сейчас, даже в этот поздний час, шоссе казались реками движущегося света. Сетки фонарей отмечали главные улицы. Гарви заметил – впервые – что свет фонарей оранжево-желтый. Хамнер говорил, что все эти огни здорово мешают наблюдениям с горы Маунт Вильсон.

Город простирался перед ним и уходил в бесконечность. В тени, во тьме квартиры громоздились одна на другую. Светились голубые прямоугольники плавательных бассейнов. Автомобили. В воздухе мигает с определенными интервалами яркий огонек – полицейский вертолет, патрулирующий город.

Гарви отошел от окна. Подошел к письменному столу, взял книгу. Положил ее. Снова потрепал уши собаке. И очень осторожно, не доверяя себе и стараясь не делать резких движений, поставил какао на стол.

Во время походов по горам, на привалах, он никогда не испытывал бессонницы. Когда темнело, он просто залезал в спальный мешок и спал всю ночь. Бессонница мучила его только в городе. Когда-то, годы назад, он еще мог бороться с ней: лежал неподвижно на спине. Теперь он по ночам вставал и бодрствовал до тех пор, пока не ощущал сонливость. Только по средам бессонница не вызывала никаких трудностей.

По средам они с Лореттой занимались любовью.

Когда-то он уже пытался сломить эту привычку, но это было давно, годы назад. Да, Лоретта залезала к нему в постель и ночью по понедельникам. Но не всегда. И ни разу не залезала днем или когда светало. И никогда при этом им не было так хорошо, как по средам или субботам. Особенно средам. Потому что в среду они уже знали, что предстоит, они были к этому готовы. А теперь обычай этот совсем укоренился – словно отлили из бронзы.

Он стряхнул эти мысли и сконцентрировался на своей удаче. Итак, Хамнер согласен. Будет документальный фильм. Он задумался над возникающими проблемами. Нужен специалист по фотографии при слабом свете. Время появления кометы будет, скорее всего, определено с ошибкой. Это будет забавно. И надо поблагодарить Маурин Джеллисон за намек на Хамнера, подумал он. Милая девушка. Яркая. Гораздо более здравомыслящая, чем большинство встречавшихся мне женщин. Плохо, что там была и Лоретта…

Эту мысль он придушил столь быстро, что едва успел осознать ее. Многолетняя привычка. Он знал слишком много мужчин, убедивших себя, что ненавидят своих жен, но на самом деле не испытывавших к ним даже неприязни. Не всегда по ту сторону забора трава зеленее – так учил Гарви его отец. И уроки, полученные от отца, он никогда не забывал. Отец его был строителем и архитектором, всю жизнь обращался в Голливуде, но так и не заполучил крупного контракта, на котором мог бы разбогатеть. Зато часто бывал на голливудских званых вечерах.

У отца находилось время, чтобы путешествовать вместе с Гарви по горам. И на привалах он рассказывал Гарви о продюсерах, о кинозвездах, о сценаристах – о всех тех, кому приходится тратить больше, чем зарабатывать. О тех, кто создает себе образ, не существующий, возможно, в реальной жизни. «Невозможно быть счастливым, – говаривал Берт Рэнделл, – если думаешь, что жена глупа, зато хороша в постели. Или – что она хорошо смотрится на вечеринках. Нельзя быть счастливым, постоянно думая об этом, потому что думаешь – и сам постепенно начинаешь в это верить. Проклятые города приучают людей верить прессе, но никому не удается жить согласно придуманным писаками грезам».

И это – действительно правда. Грезы могут быть опасны. Лучше обращать свои мысли только на то, что имеешь. А имею я, подумал Гарви, не мало. Хорошая работа, просторный дом, плавательный бассейн…

Но все это еще не оплачено, – сказал чей-то злобный голос в его голове. А на работе ты не можешь позволить себе делать то, чего тебе хотелось бы.

Гарви проигнорировал эту реплику.

В кометном гало есть не только кометы.

Отдельные клубы и сгущения вблизи центра гигантского вихря – этого газового вращающегося океана, уничтожившего в конце концов самого себя, образовав Солнце – сконденсировались в планеты. Пламенный жар новорожденной звезды сорвал газовые оболочки с ближайших планет, превратив их в слитки расплавленного камня и металлов. Планеты, расположенные дальше, остались в своем прежнем виде – гигантские газовые шары. Спустя миллиарды лет человечество назовет их именами своих богов. Но существовали еще и сгущения, расположенные очень далеко от центра вихря.

Одно такое сгущение образовало планету размером с Сатурн, и эта планеты продолжала увеличивать свою массу, собирая окружающее вещество. Лишь свет далеких звезд освещал ее великолепные широкие кольца. Поверхность ее постоянно стрясалась: ядро было страшно раскалено энергией, выделившейся при коллапсе. Гигантская орбита этой планеты была почти перпендикулярна плоскости орбит внутренних планет системы. Полный путь через кометное гало – один оборот вокруг Солнца – занимал у этой планеты сотни тысяч лет.

Иногда вблизи черного гиганта оказывалась бредущая по своему пути комета. И тогда ее могло втянуть в кольцо или протянувшуюся на тысячи миль атмосферу. Иногда чудовищная масса планеты сталкивала комету с орбиты и вышвыривала в межзвездное пространство, где та и исчезала навсегда. А иногда черная планета сталкивала комету внутрь гигантского вихря, в адский огонь внутренней системы.

Двигались они медленно, плывя по устойчивым орбитам – эти мириады комет, выживших при рождении Солнца. Но прохождение черного гиганта делало их орбиты хаотическими. Комета, которую столкнули внутрь системы, может – частично испарившись – вернуться обратно. Но ее снова повернет внутрь этого космического Мальстрема, снова и снова – пока от нее ничего не останется, кроме облака. Облака из камней.

Но многие кометы вообще не возвращаются назад. Никогда.

В ясный день видно далеко. Отсюда, с верхнего этажа административного здания ядерного комплекса «Сан-Иоаквин», главному инженеру Барри Прайсу было отлично видно огромное, похожее на ромбовидное блюдце, пространство, которое когда-нибудь станет морем, а пока являлось калифорнийским сельскохозяйственным центром. Долина Сан-Иоаквин протянулась отсюда на двести миль к северу и на пятьдесят – к югу. На низком холме, на двадцать футов поднимавшемся над совершенно плоской долиной, возвышался незаконченный ядерный комплекс. Этот холм был самой высокой точкой во всей видимой отсюда местности.