Месть Розы - Страница 33

Но Гейнор Проклятый не стал бы их слушать. Его жуткий шлем возвышается над стихиями, его закованное в латы тело бросает вызов мультивселенной, оно не покоряется ни естественному, ни сверхъестественному – ничему, что могло бы угрожать ему. Ведь он не боится смерти.

Ящер ворчит и машет лапами, лоцман подает знаки руками, и Гейнор слегка поворачивает штурвал то в одну, то в другую сторону – работа тонкая, как за ткацким станком. Элрик стоит, зажав уши руками, ему хочется заткнуть их чем-нибудь, чтобы избавиться от этой боли, которая вот-вот разорвет его мозг. На палубу призраком выходит Уэлдрейк…

…И звук прекращается. Над кораблем воцаряется тишина.

– И у вас то же самое, – с некоторым облегчением говорит Уэлдрейк. – Я думал, это действует вино, которое я вчера выпил. Или, возможно, поэзия…

Он с тревогой вглядывается в медленно двигающуюся черноту вокруг них, поднимает голову к серому небу, с которого по-прежнему лениво падает дождь, и, не сказав ни слова, на короткое время снова возвращается в свою каюту.

Корабль продолжает двигаться, Тяжелое море продолжает дыбиться, и по этому жидкому лабиринту пробирается порождение Хаоса. Ящер ворчит свои приказы, выкрикивает слова команды лоцман, а Гейнор чуть поворачивает штурвал на юг. Ящер взволнованно машет перепончатой лапой, штурвал еще поворачивается, и все глубже в неспешное море плывут Гейнор и его команда. На всех лицах, кроме Элрика и его друга, какое-то безумное, темное ликование, они вдыхают запах моря, которое пахнет страхом. Они вдыхают страх, как гончие вдыхают запах крови. Они вдыхают этот вязкий воздух, они вдыхают запах опасности и смерти, они пробуют ветер, как пробуют воздух. А ящер с ворчанием отдает команды, и его рот влажен от голода, он дышит тяжело, брюшным дыханием, он предчувствует близкую кормежку.

– Хозяин, я должен поесть!

Странные воды, как ртуть, накатываются на палубы корабля, который продвигается вперед и, кажется, вот-вот будет поглощен клейкими волнами. Наконец корабль останавливается вообще. Ящер берет буксир, привязанный к носу, сползает за борт впереди судна и, упираясь своими широкими лапами в воду, начинает тащить корабль за собой. От лап ящера в тяжелой воде остаются следы, но через мгновение они пропадают, и корабль потихоньку движется, преодолевая сопротивление воды. Наконец ящер проваливается и начинает плыть, он испускает довольное урчание, когда капли воды перекатываются по его чешуйкам. Он издает звуки – звуки наслаждения, звуки, отдающиеся где-то наверху отдаленным эхом, которое наводит на мысль, что все это происходит в огромной пещере, а может быть, и в еще каком-нибудь более органическом проявлении Хаоса. Наконец рокочущая песня ящера замолкает, и существо забирается на корабль, садится на носу в прежнем положении рядом с бушпритом, а лоцман снова забирается на мачту, и Гейнор опять становится у штурвала.

Элрик, зачарованный этими событиями, смотрит, как капли падают со сверкающего тела ящера и скатываются назад в море. Наверху в роящейся темноте внезапно вспыхивают сполохи алого и темно-синего цветов, словно это солнце, которое вдруг обожгло их, не похоже на то, что они знали прежде. Даже воздух делается таким густым, что им приходится глотать его, как рыбам, вытащенным из воды. Один из членов команды падает в обморок на палубу, но Гейнор не снимает руку в боевой рукавице со штурвала и не делает ни малейшего движения головой, из которого следовало бы, что они должны остановиться. Да и никто его больше не просит остановиться. Элрик понимает, что они словно бы единомышленники, которые уже перенесли столько, что уже не страшатся боли, которая может ждать их впереди. В отличие от Гейнора, эти люди не ищут смерти с такой, как он, непримиримостью. Это люди, которые убили бы себя, если бы не верили, что жизнь чуточку интереснее смерти. Элрик узнал в них свои собственные чувства – жуткую, невыносимую скуку со всеми прочими качествами людской породы, включая корысть и глупость. Но в нем вдобавок ко всему этому было и особенное чувство – воспоминание о его народе до основания Мелнибонэ, когда они не были такими жестокими и уживались с существующими реалиями, а не пытались навязать миру их собственные; было в нем и воспоминание о справедливости и совершенстве. Он подошел к фальшборту и посмотрел на неторопливые воды Тяжелого моря, спрашивая себя: где же в этой ленивой черноте могут находиться три сестры? И при них ли все еще тот ларец розового дерева? И находится ли все еще в ней душа его отца?

Появился Уэлдрейк с Чарион Пфатт, он напевал ей какие-то стихи, ритм которых почти гипнотизировал своей простотой, потом вдруг покраснел и замолк.

– Что-нибудь вроде этого было бы полезно для гребцов, – сказала госпожа Пфатт. – Им необходим четкий ритм. И уверяю тебя, господин Уэлдрейк, у меня нет ни малейших намерений выходить замуж за ящера. У меня вообще нет намерений выходить замуж. Я думаю, тебе известны мои взгляды на злосчастья, таящиеся в супружестве.

– Безнадежная любовь! – чуть ли не с восторгом простонал Уэлдрейк.

Он выкинул клочок бумаги за борт, и тот, упав на воду, принялся раскачиваться на ней, словно получил от нее искру жизненной энергии.

– Как тебе будет угодно. – Она весело подмигнула Элрику.

– Для человека, который отправился в такое путешествие, ты, кажется, пребываешь в слишком хорошем настроении, – сказал альбинос.

– Я чувствую сестер, – сказала она. – Я уже сказала об этом принцу Гейнору. Я почувствовала их около часа назад. И я чувствую их сейчас. Они вернулись в это измерение. А если они здесь, то скоро их найдут мои дядюшка и бабушка, а возможно, и мой кузен.

– Ты рассчитываешь, что сестры воссоединят тебя с твоей семьей? И это единственная причина, по которой ты их ищешь?

– Я верю, что если они живы, то мы неизбежно встретимся, и, вероятнее всего, посредством сестер.

– Но ведь Роза и мальчик мертвы.

– Я сказала, что не знаю, где они, но не говорила, что они мертвы… – Было ясно, что она опасается худшего, но не желает признавать это.

Элрик не стал углубляться в эту тему. Он знал, что это такое – скорбь.

Все дальше и дальше уходил корабль Хаоса в неторопливую тишину Тяжелого моря. Ворчание ящера и крики лоцмана были единственными звуками, разрывавшими плотный воздух.

В ту ночь они бросили якорь, и все, кроме Гейнора, отправились отдыхать. Проклятый принц мерил шагами палубу, и стук его подошв почти совпадал с ударами неторопливых волн, и время от времени Элрик, который никак не мог заснуть, но присоединяться к Гейнору на палубе не желал, слышал, как тот вскрикивает, словно в испуге: «Кто там?»

Элрик спрашивал себя: кто же населяет Тяжелое море? Есть ли в нем существа, подобные этому ящеру, но только злобного нрава?

Когда Гейнор вскрикнул в третий раз, Элрик встал, оделся, взял в руки ножны с мечом. Уэлдрейк тоже проснулся, но только приподнял голову и пробормотал что-то вопросительное.

Элрик поднялся на палубу в солоноватые испарения, намереваясь найти источник тревоги Гейнора. И тут над левым бортом он увидел очертания того, что могло было быть только еще одним кораблем, – высокое деревянное сооружение, похожее на башню замка, с которой сползали с полдюжины фигур. Все они были вооружены длинными варварскими пиками и топориками – оружием хотя и примитивным, но эффективным в абордажных схватках.

«Но не эффективнее, – улыбнулся про себя Элрик, – Черного Меча».

С этой мыслью он извлек рунный меч из ножен и босиком побежал по палубе встретить первых пиратов, спустившихся на корабль.

Над ними на носовой части палубы на мгновение появился лоцман, он взглянул вверх и длинными прыжками пустился обратно по реям на мачту.

– Это драмиановские охотники за ящерами! – крикнул он Элрику. – Они пришли за нашим проводником! Без ящера нам конец!

После этого лоцман снова исчез, и первый охотник бросился на альбиноса, выставив вперед свою пику…

Охотник умер, даже не поняв, что случилось. Пока его душа выпивалась мечом, он извивался, как разрезанная рыба…