Месть Розы - Страница 29

Но в то же время внутренний голос говорил ему, что он, возможно, видит иллюзию, а то и того хуже. Возможно, перед ним тот, кто был поглощен иллюзией, кто целиком отдал себя Хаосу и был всего лишь марионеткой в Гейноровых руках. Но по ее походке и по тому, как она поглядывала вокруг – весело и настороженно, – Элрик никак не мог поверить, что она стала прислужницей Гейнора. Он отошел от окна и направился встречать ее к двери, которую уже открывал Уэлдрейк. Ярко-голубые глаза поэта распахнулись во все лицо, и он прокричал с радостным недоумением:

– Да это же Чарион Пфатт, одетая мальчиком! Я влюблен! Как ты выросла!

За время, прошедшее после их последней встречи, Чарион Пфатт преобразилась в настоящую женщину; в ней была какая-то твердость, основанная на уверенности в себе, и отсутствовала всяческая бравада. Она почти не удивилась, увидев Уэлдрейка, но однако же, пока она приветственно ему улыбалась, глаза ее шарили по комнате, пока не остановились на Элрике.

– Я принесла вам, господа, приглашение от хозяина корабля на сегодняшний вечер, – пробормотала она.

– И давно ты служишь принцу Гейнору, госпожа Пфатт? – спросил Элрик, стараясь говорить нейтральным тоном.

– Довольно давно, принц Элрик, приблизительно с того времени, когда я в последний раз видела тебя – тем утром на цыганском мосту…

– А твоя семья?

Она поправила каштановые волосы, ниспадающие на кружева и шелк ее одежды. Веки девушки на мгновение опустились.

– Моя семья? Дело в том, что именно ради них я и заключила союз с принцем Гейнором. Мы их ищем – ищем с тех самых пор, когда произошло то великое разрушение.

Она вкратце рассказала, что Гейнор освободил ее из темницы в одном из дальних миров, где ее посчитали ведьмой.

Гейнор сказал, что он тоже ищет ее дядюшку и бабушку, поскольку, по его мнению, только они и могут с уверенностью преодолевать границы между измерениями и вывести их к трем сестрам.

– Ты уверена, что они живы? – тихо спросил Уэлдрейк.

– По меньшей мере, я уверена, что живы дядя и бабушка, – сказала она. – Но вот маленький Коропит находится где-то дальше, чем они, а возможно, он каким-то образом скрыт от меня.

После этого она удалилась – сказала, что идет в город купить несколько драгоценных безделок.

– Я и в самом деле влюбился, – признался Уэлдрейк своему другу, который воздержался от комментариев, касающихся разницы в возрасте. Уэлдрейку было, судя по всему, под пятьдесят, а молодой женщине не больше восемнадцати.

– Такие вещи не имеют значения, когда сердца бьются в такт, – восторженно сказал он, и Элрик не понял, то ли он цитирует себя самого, то ли какого-то им почитаемого поэта.

Элрик погрузился в молчание, не обращая внимания на излияния своего друга. Элрик размышлял о капризах мультивселенной, той среды, которую он до сего времени понимал только в символическом плане.

Он размышляет о символике Равновесия, о том устойчивом состоянии, за достижение которого боролись все философы, пока из соображений целесообразности или из-за угроз их жизням и душам не стали заключать сделок – кто с Законом, а большинство с Хаосом, который является стихией, чья природа близка большинству колдунов. И таким образом пришли они к тому, что достижение цели, ради которой они столько готовились, стало невозможно. Некоторые из них были рождены для этой цели, а некоторые – обречены на ее поиски. Те, кто был обречен на эти поиски, поняли, что произошел великий обман, они в полной мере познали, что было потеряно ими.

Гейнор, один из бывших принцев Равновесия, понимал это лучше кого-либо другого, поскольку он прежде уже знал совершенство, но утратил его.

Ив тот день, закрывая дверь самой обычной гостиницы, Элрик понимает, что его ужас обратился в нечто другое, в некую решимость. В некое холодное безумие. Он поставил на карту судьбу не только своей души, не только души отца, но нечто гораздо большее. Он уже не хочет идти на поводу у событий, он не хочет быть их заложником, он решает ввязаться в игру, которую ведут между собой боги, и довести ее до конца, выиграть ее ради себя и своих смертных друзей, еще живых и любимых им существ, ради Танелорна. Это не больше чем обещание, которое он дает себе, оно еще не сформулировано, не оформлено, но оно станет основой будущих его действий – этот отказ принять тиранию рока, капризы какого-то полуживотного-полубожка, который желает управлять его, Элрика, судьбой и чье право на это зиждется лишь на том, что в распоряжении этого полубожка больше силы, чему Элрика. Эту реальность принимал его отец, хотя и пытался тонко и осторожно играть свою игру, поставив на карту свою жизнь и свою душу. Но Элрик не желает больше подчиняться этой реальности…

А еще в нем созрел холодный гнев на того, кто мог походя уничтожить столько живых существ, подобных ему, Элрику. Но гнев этот Элрик питал не только по отношению к Гейнору, но и по отношению к себе самому. Может быть, именно поэтому он и боится так Гейнора, ведь они очень похожи. Если верить некоторым философским теориям, то Элрик и Гейнор вполне могут быть двумя сторонами одного и того же существа. В Элрике шевелятся какие-то глубинные воспоминания, но он гонит их прочь. Он их гонит, но они возвращаются, будто твари с какой-то неимоверной глубины, твари, наводящие страх на все, что попадается им на пути, но и сами не выносящие света…

Другая часть Элрика, мелнибонийская часть, обвиняет его в глупости, говорит ему, что он попусту теряет время на эти мелочные рассуждения, подбрасываемые ему совестью, говорит, что союз с Тейнором может быть ему полезен, что вместе они смогут бросить вызов той силе, которой он не желает больше покоряться, и, возможно, победить.

И даже временное перемирие между ними принесет ему очевидные выгоды. Да, но что потом, спрашивает его другое «я». Что произойдет, когда Ариох потребует себе все, что он позволил найти Элрику? Можно ли обмануть Герцога Ада? Одержать над ним победу? Может ли смертный изгнать его из того или иного измерения?

Элрик понимает, что именно такие мысли и привели его отца в нынешнюю его нелегкую ситуацию, и с иронической улыбкой возвращается к прерванному завтраку.

Он отложит все решения до вечера, когда будет обедать с Гейнором на корабле.

Уэлдрейк бросает еще один взгляд вслед уходящей красавице, вытаскивает пергамент из одного кармана, перо из другого, из кармана жилета – чернильницу и приступает. Сначала он пишет секстину, потом переходит на песню с припевом, потом на вилланель, но потом все же снова возвращается к секстине…

Слыша это, владыка руин погружается в свои карты и свои проблемы, а Уэлдрейк замолкает, вздыхает и предпринимает попытку передать свои чувства сонетом…

– А может, попытаться написать оду? Что-нибудь вроде тех строк, которые я написал в Патни: