Мароны - Страница 18

— Кэтрин. Хотя обычно меня называют Кэт.

— Кэтрин? Наше семейное имя. Мать моего отца — и вашего тоже, конечно, — в общем, нашу бабушку так же звали Кэтрин. А ваша мать носила это же имя?

— Нет. Ее звали Квашеба.

— Какое необычное имя!

— Старики на плантации, знавшие мою мать, и меня иногда называют Квашебой — Лили Квашебой. Но папа им это запрещает.

— Ваша мать была англичанкой?

— О нет, она здешняя уроженка. Она умерла, когда я была еще совсем маленькой. Я не помню ее. Сказать правду, я даже не знаю, что такое иметь мать.

— Я тоже. Моя мать умерла рано. Но скажите, вы моя единственная кузина? У вас есть сестры или братья?

— К сожалению, нет.

— Почему к сожалению?

— Ах, как вы можете спрашивать? Конечно, потому, что мне не хватает общества сверстников.

— Я полагаю, милая кузина, стоит вам только пожелать, и вы сыщете себе сколько угодно друзей на этом чудесном острове.

— Да, разумеется. Но мне здесь никто не нравится. Во всяком случае, нет никого, к кому я относилась бы, как к сестре или брату. Да, — прибавила Кэт задумчиво, — порой я чувствую себя очень одинокой! Впрочем, теперь, когда у нас гости, может быть, все изменится. Мистер Смизи такой забавный!

— Мистер Смизи? Кто это?

— Как! Вы не знаете мистера Смизи? Разве вы не ехали с ним на одном корабле? Папа мне так сказал. Только он думал, что вы приедете к нам не раньше завтрашнего дня. Он был, по-моему, просто поражен, что вы прибыли сегодня. Но почему вы не приехали с мистером Смизи? Он опередил вас всего на час и только что отобедал с нами. Они с папой остались в зале курить. Но, простите, кузен, может быть, вы еще не обедали?

— Нет, — ответил Герберт довольно уныло. — И не очень надеюсь, что мне придется сегодня пообедать.

Бесхитростные расспросы Кэт разбередили утихшую было обиду.

— Но почему же? — спросила Кэт удивленно. — Если вы еще не успели пообедать, это не поздно исправить. Ведь вы пообедаете у нас?

— Нет! — Молодой человек гордо выпрямился. — Я предпочту остаться голодным, чем обедать там, где я — нежеланный гость.

— Что вы, кузен!

Но в этот момент скрипнула дверь, и из дома вышел Лофтус Воган.

— Кэт! — сурово крикнул плантатор. — Мистер Смизи выразил желание послушать твою игру на арфе. Я заходил к тебе в комнату, я искал тебя по всему дому. Что ты здесь делаешь?

Его манеры были вульгарны, и чувствовалось, что за обедом он много пил.

— Ах, папа, приехал кузен Герберт!

— Кэт, немедленно возвращайся в дом, мистер Смизи ждет тебя! — сказал отец повелительно и, круто повернувшись, исчез за дверью.

— Кузен, я должна вас оставить.

— Да, конечно, другой гость, более достойный, требует вашего общества. Поторопитесь же! Терпение мистера Смизи иссякает!

— Ах, это все папа!

— Кэт! Где ты? Что ты? Что ты мешкаешь? — вновь послышался голос мистера Вогана.

— Идите же, мисс Воган. И прощайте!

— «Мисс Воган»? «Прощайте»?

Удивленная и огорченная, молодая девушка несколько секунд стояла в нерешительности, но новый сердитый зов отца заставил ее покориться. С упреком и недоумением посмотрев на Герберта, Кэт неохотно покинула павильон.

Юная креолка скрылась в дверях, а Герберт остался стоять, не зная, как ему поступить. Ему уже не хотелось разговаривать с дядей, требовать у него объяснений. Теперь нечего было и сомневаться в том, что он нежеланный гость в доме дяди, и никакие извинения на заставили бы его забыть те обиды, которые ему пришлось здесь вынести. Юноше хотелось уехать немедленно, не сказав никому ни слова, и в то же время он испытывал потребность расквитаться за все. И он решил остаться хотя бы только затем, чтобы, оказавшись с глазу на глаз с Лофтусом Воганом, высказать ему в лицо все, что он о нем думает. А что из этого получится, Герберту было совершенно безразлично. Скорее всего, грубую натуру дяди не проймут упреки. Пусть так, но Герберту просто необходимо было высказать все начистоту, чтобы хоть этим удовлетворить уязвленное самолюбие.

Из дома донеслись приглушенные звуки арфы. Они не оказали на Герберта умиротворяющего действия. Наоборот, музыка еще больше разожгла его гнев. Она казалась насмешкой над его жалким, унизительным положением. Но он тут же откинул подобные мысли. Нет, не может быть, чтобы его намеренно терзали этими сладкими звуками — ведь это играла Кэт!

Мелодия была знакома Герберту — она как нельзя более соответствовала его печальному положению. Вскоре к звукам арфы присоединился женский голос. Герберт сразу узнал голос прелестной кузины.

Он внимательно вслушался, и ему удалось разобрать слова. Как подходили они к его думам!

«Печален мой жребий, — поведал мне горестно странник. —

И зверю лесному найдется приют в непогоду.

Один лишь я крова не ведаю, бедный изгнанник,

И нет мне защиты в дни тяжкой и горькой невзгоды».

Слова романса проникли в самую глубину его души, преисполнив его грусти и нежности. Может быть, певица выбрала этот романс, чтобы выразить ему сочувствие?

Но очарование длилось недолго. Едва замерли последние аккорды, как раздался громкий хохот плантатора и его гостя. Может быть, оба потешаются на его счет, смеются над «бедным изгнанником»?

Вскоре послышались тяжелые шаги. Дядя наконец решил почтить племянника своим присутствием. На лице его не было и следа веселости, которой он предавался всего минуту назад. Всегда красное, сейчас оно казалось почти багровым — очевидно, он выпил слишком много вина. Тяжелый, массивный лоб его был зловеще нахмурен, что не сулило любезного приема бедному родственнику.

Первые произнесенные им слова были оскорбительно холодны и грубы:

— Так, значит, ты сын моего брата?

Он не подал племяннику руки, даже не потрудился придать лицу сколько-нибудь приветливое выражение. Герберт подавил возмущение и коротко ответил:

— Да.

— Каким это ветром, скажи на милость, занесло тебя на Ямайку?

— Если вы получили мое письмо, — а вы его получили, я полагаю, — вы должны были найти в нем ответ на этот вопрос.

— Ах, вот как! — Мистер Воган не ожидал, очевидно, такого решительного и даже дерзкого ответа. — И чем же ты собираешься здесь заняться?

— Понятия не имею, — ответил Герберт с нарочитой небрежностью.

— Есть у тебя профессия?

— К сожалению, никакой.

— Ну, владеешь ты хоть каким-нибудь ремеслом?

— Тоже нет.

— На какие же средства ты рассчитываешь существовать?

— Как-нибудь проживу.

— Попрошайничеством займешься, наверно, как твой отец. Всю свою жизнь он клянчил у меня.

— В этом отношении я ему не уподоблюсь. Вы — последний человек, к которому я обращусь за помощью.

— Ты что-то уж очень заносчив! И это еще в довершение к тому позору, какой ты навлек на меня своим приездом. Ехал, словно нищий, третьим классом! И еще хвастал своим родством со мной, всем разболтал, что ты мой племянник.

— Хвастал родством с вами? — Герберт презрительно рассмеялся. — Вы, очевидно, имеете в виду мой ответ на расспросы этого огородного пугала, которому вы расточаете любезности. Хвастать родством с вами! Знай я тогда, что вы такое, я постыдился бы признаться, что вы мой дядя!

— Ах, вот как! — совсем побагровев от злости, загремел Лофтус Воган. — Вон отсюда! Чтобы ноги твоей в моем доме не было!

— Это вполне совпадает с моими намерениями. Я только хотел перед уходом высказать вам свое мнение о вас.

— Как ты смеешь, дерзкий мальчишка! Как ты смеешь!

Взбешенный юноша уже собирался бросить дяде в лицо самые обидные слова, какие только мог вспомнить, но, взглянув случайно вверх, увидел в окне напротив обворожительное личико юной креолки. Кэт смотрела на отца и кузена. Она слышала весь разговор — об этом свидельствовал ее взволнованный вид. «Он ее отец, — подумал Герберт. — Нет, ради нее я смолчу».