Любовь уходит в полночь - Страница 41
Маргит поправила простыни, сложила пеньюар Ксении на подлокотник кресла и приглушила свет, оставив гореть лишь три свечи в канделябре рядом с кроватью. Их прикрывали от глаз складки балдахина. Да, вот так, в тени, гораздо лучше — говорить правду при свете неизмеримо труднее. Ксения вжалась в подушки, собирая все силы на то, что ее ожидало. Сердце уже вовсю колотилось в груди, пальцы похолодели.
Дверь, соединяющая покои короля и королевы, открылась — впервые с тех пор, как Ксения очутилась в этом дворце. Ей стало душно. Она услышала шаги Иствана. И увидела его, когда он вошел в полосу света.
На нем был длинный голубой халат, почти до пола, и ростом он казался в нем выше, чем был в действительности.
Он подошел к кровати. Ксения вскинула на него испуганный взгляд. В его глазах она уловила волнение. Она сидела с прямой спиной, волосы ее были распущены, тонкий батист подхваченной под бюстом ночной рубашки едва маскировал мягкие линии грудей.
Он стоял, и было видно, что говорить ему трудно. Она сжала пальцы.
— Истван…
— Ты знаешь, как ты красива? — проговорил он наконец, не слыша ее. — Сколько дней я уже хочу увидеть тебя вот такой…
— Истван… — Дыхание ее сбилось, она замолчала, чтобы сделать глубокий вдох, и невольно опять взглянула в его глаза. В них было столько любви! И в них полыхало пламя.
— Истван…
Звук был таким слабым, что он ее не услышал, поглощенный тем, что смотрел на нее, сидящую на самом краю кровати, хрупкую, нежную, со скрытой недюжинной силой. Он сел рядом с ней.
— Господи, как я люблю тебя! Я никогда не думал, что можно испытывать такие чувства!
Он протянул руки и прижал ее к себе.
— Я влюблен — безумно, дико влюблен, моя прекрасная, моя замечательная жена! Моя красавица! Ангел мой!
— Истван… — снова бессильно пролепетала она и ощутила знакомую дрожь во всем теле: его руки обвились вокруг ее талии и медленно опустились чуть ниже, сквозь батист она чувствовала их тепло, их властную настойчивость и нетерпение. Она думала, он снова ее не услышал, но он спросил — правда, голос его был отстраненным, далеким:
— Ты что-то хотела сказать мне?
Его руки продолжали блуждание по ее телу, и сознание ее свернулось в отдаленную смутную точку, при ней остался лишь зов природы во всем ее теле.
— Так что, милая? — все так же отстраненно повторил Истван, не выпуская ее из объятий, которые становились все жарче, настойчивее. Он целовал ее руки у локтя, ее плечи, губами отодвигая тонкий батист.
— Я… я хотела… сказать тебе, — бессвязно прошептала она, — что… что не знаю… что теперь делать…
Слова срывались с ее губ сами собой. А он продолжал ее обнимать, зарываясь лицом в ее волосы, целуя ей шею под подбородком, ямочки возле ключиц…
— Ты о чем, моя прелесть? Еще поцелуй, еще, и еще… — Он поднял ей волосы, обнажив сзади шею, и прижался губами к выступающим остреньким позвонкам. Она застонала.
И вдруг он понял: ее никто еще не целовал — вот так. Да и никак не целовал… И он — ее первый мужчина! Так вот оно что… Господи…
И скорее утвердительно, чем вопросительно, он проговорил, на этот раз внятно:
— Ты никогда не принадлежала другому мужчине, и ни один мужчина не прикасался к тебе…
— Это… правда, — пролепетала Ксения, почти теряя остатки сознания, захваченная только одним ощущением: его близости и желания большего.
И он опрокинул ее на подушки, сбрасывая с себя халат на пол возле кровати.
Ей передалось то дикое торжество, каким был охвачен он, и, кроме накатов дрожи в каждую клеточку ее тела, она не чувствовала ничего. Они горели в одном костре, и языки любовного пламени взметывались все выше, выше, пока не достигли заоблачной точки, откуда уже нет возврата.
И до утра они были одни в целом мире.
Ксении слышались размеренные шаги. Она еще не совсем проснулась, а пребывала на той зыбкой границе, где сон еще не перешел в явь, где реальное и то, что происходит во сне, фантастически соединяются в прекрасные картины или в картины ужаса. Звук шагов постепенно перешел в звук метронома, который отсчитывает ей время — сколько ей быть еще женой короля? Метроном не останавливался, его звук превращался в журчанье ручья, по берегам которого густая травянистая растительность вдруг вспыхивала невиданной красоты цветами, их головки склонялись к воде и отражались в рябящей поверхности, согреваемой солнцем.
Шаги, что слышались Ксении, были шагами солдат, патрулирующих дворец по периметру.
Она осторожно приподняла веки. Истван лежал на спине, раскинувшись, и она принялась изучать его профиль. Строгая линия лба, прямой нос, слегка припухлые сейчас, но твердо вырезанные губы. Губы, которыми он ее целовал, а она от этого сходила с ума…
Ее голова удобно покоилась у него на плече. Она тихонько повернула ее, и он вздрогнул — значит, уже не спал! Но лежал не шелохнувшись, чтобы не тревожить ее. Милый… Ее любовь, ее счастье…
Она закрыла глаза, не желая выплывать из нирваны, в которую была погружена в этот предутренний час, лежа нагой подле любимого. Во всем ее теле была невесомость. Легкость птицы в полете. Свобода облака, гонимого ласковым слабым ветром от восхода к закату… Она опять начала погружаться в сон. Золотые птицы летали вокруг нее, осыпая шелковистыми перьями. Одно перо упало ей прямо на лоб. Она открыла глаза. Это был поцелуй. Поцелуй Иствана… Наверное, он чувствует то же самое… Ей очень хотелось, чтобы он чувствовал то же самое! Но говорить и спрашивать ничего не хотелось. Хотелось молчать, не расставаясь с ощущениями этой их первой ночи, — и хотелось взахлеб обо всем говорить, делиться радостями, открытиями и узнаванием нового, доселе невообразимого, увлекательного. Но в плену держала истома.
Сквозь оконную занавеску начал слабо проникать желтый свет. Это вставало солнце, возвещая наступление нового дня, который наполнится для них новым счастьем и новыми любовными красками. А свечи, которые им ласково светили всю ночь, совсем догорели.
— Я… люблю… тебя! — пробормотала она, потершись носом о грудь Иствана.
Эти слова она повторяла уже в тысячный раз, но ей хотелось произносить их еще и еще, вкладывая в них каждый раз новый смысл.
— Я тебя обожаю! — слегка хриплым со сна голосом ответил Истван, ладонью поворошив ее волосы. Они были разметаны по подушке, и он любовно стал наматывать на свой палец то одну прядь, то другую. — Ты знаешь, я и представить себе не мог, что можно быть таким счастливым — и все еще жить на белом свете…
— Ты в самом деле… счастлив? — Ксения приподняла голову, ловя его взгляд. — Я не наделала… ошибок?
Истван издал добрый веселый смешок.
— Ошибок, моя драгоценная? — в вопрос он вложил все свое изумление. — Каких таких ошибок? Да ты настоящее совершенство! Алмаз, не требующий огранки! Сокровище ты мое! Да никто не мог бы быть совершеннее! Не тебе сомневаться в правильности того, что ты делаешь — все всем!
Она засмеялась легким счастливым смехом — и от облегчения, и от того, как он все это сказал. В нем пропадает актер!
— Мы созданы друг для друга. Мы совпадаем! Ты моя, а я твой, и ничто в мире больше не имеет значения.
— Ты словами назвал то… что я чувствую, — восхищенно выдохнула Ксения.
— Вот видишь… Я твой, а ты моя… И мы это быстро поняли. Разве мы не молодцы? О, моя чудесная, во мне столько любви, которую нужно выразить, что я сомневаюсь, хватит ли нам для этого жизни.
Где-то глубоко-глубоко, в самом дальнем уголке сознания, Ксения вспомнила, что они не будут вместе всю жизнь… им придется расстаться… Но она не готова была принять эту мысль в ее определенности прямо сейчас. Нет, не сейчас! И она поспешила вернуться в свою нирвану. Это ее час и день, и ничто и никто уже этого у нее не отнимет. Это запечатлено в ее сердце. Этим напитано ее тело, и она помнит тот горячий полет, тот ожог от соединения их тел — в одно, единое, неделимое…
Она прижалась к нему, словно бы в подтверждение того, что она чувствует.