Любовь на краешке луны - Страница 4

– Но мое отсутствие не будет продолжительным, – заверила брата Канеда. – Могу ли я воспользоваться твоей яхтой?

Гарри воздел к небу руки, хотя этот жест не вполне отвечал английским традициям.

– Я еще не видел ее, но она полностью в твоем распоряжении.

– Спасибо, дорогой. Надеюсь, судно окажется достаточно вместительным. Я возьму с собой лошадей для коляски, а также верховых коней и, конечно же, Ариэля.

– Что ж, ради бога! – воскликнул Гарри. – Но я снова напоминаю тебе, что считаю эту идею безумной. Кроме того, без подобающей компаньонки ты не сделаешь и шагу за пределы этого дома. То есть если мадам де Гокур скажет «нет», будет по ее слову.

– Ну, мадам де Гокур не может не согласиться, – возразила Канеда. – Я свяжусь с ней сегодня же утром. Теперь, когда дни ее блеска миновали и умер муж, прежде бывший французским посланником, она обитает в крохотном и неуютном доме в нефешенебельной части Лондона.

– Мадам знала маму и любила ее, – заметил Гарри. – Поэтому я могу доверить ей тебя.

Канеда промолчала, но в глубине ее синих глаз загорелись шаловливые огоньки, которых брат заметить не мог.

Дом мадам де Гокур, крошечный и несколько запущенный, прятался на узенькой улочке в стороне от модной площади.

Француженка была много моложе своего мужа-посланника. Теперь, когда ей перевалило за пятьдесят, она могла лишь скорбеть о судьбе, низвергнувшей ее с блистательных высот светской жизни на низменный пятачок, где была обречена на прозябание.

Дочь ее, однако, вышла за англичанина, а младший сын заканчивал образование в Оксфорде, поэтому мадам предпочла находиться возле них в Англии, а не возвратиться на родину.

Клементину де Бантом она знала с самого детства и всегда испытывала к ней нескрываемое сочувствие.

– Какая несправедливость! – сказала она с негодованием. – Неужели твой муж не принадлежит к известному роду? И хотя у него нет денег, ты, ma cherie[6], отдав ему сердце, обратно его уже не заберешь.

– Ты права, – улыбнулась Клементина Лэнг. – Я люблю Джеральда и считаю себя счастливейшей из женщин. Но иногда, Ивонна, иногда мне хочется слышать французскую речь, есть французские блюда, видеть перед собой реку, синюю, как небо над головой; лицезреть эти виноградники и ущелья, в которых, как мне казалось в детстве, обитали доисторические животные!

Мадам де Гокур усмехнулась:

– Я понимаю тебя. Однако у тебя есть муж и двое очаровательных детей.

– Только не думай, что я хоть раз пожалела о том, что убежала с Джеральдом, – заметила Клементина. – Это был самый счастливый и удачный день в моей жизни, но я не могу простить герцога де Сомака за его отношение к Джеральду.

– Да, – сказала мадам де Гокур, – герцог поступил зло и жестоко, однако он был очень странным человеком.

Мадам вдруг показалось, что прошлое вернулось и перед ней в крошечной гостиной сидит не Канеда со своими вопросами, а Клементина.

– Расскажите мне, пожалуйста, о герцоге де Сомаке, мадам, – попросила Канеда.

– Mon Dieu![7] Что это вы вспомнили о нем, моя милая! А я думала, будто вы явились поведать мне о своих успехах в Beau Monde. Все только и говорят о вас, о вашей красоте, интеллекте и очаровании. Ну а по Гарри дамы просто сходят с ума.

– Я это знаю, – ответила Канеда, – нынешняя жизнь кажется нам чрезвычайно увлекательной после деревенской тишины. Но, прошу вас, мадам, ответьте на мой вопрос.

– И что вы хотите от меня услышать?

– Расскажите мне о старике… который так жестоко обошелся с papa.

– Ох, он скончался, и, должна сказать, оплакивали его немногие. Надеюсь, вы знаете, что он хотел жениться на вашей матери, потому что жена, от которой у него был единственный сын, много-много лет болела; в свои без малого шестьдесят он решил завести новую семью – на случай, если что-нибудь случится с его наследником.

– А что с ним произошло?

– Ничего. Сейчас он и является герцогом де Сомаком, и, если я не ошибаюсь, ему тридцать два или тридцать три года.

– Надеюсь, он пребывает в добром здравии? – с горечью произнесла Канеда.

– Он-то? Конечно!

– А почему вы так говорите?

– Потому что с ним приключилась довольно грустная история. Жена его сошла с ума вскоре после свадьбы. Он был тогда очень молод, точнее говоря, только что достиг совершеннолетия.

– Сошла с ума, – повторила Канеда, и в голосе ее послышалась нотка удовлетворения.

– Ну конечно, все это скрыли, что нередко случается во Франции, – с укоризной сказала мадам де Гокур, – но старому герцогу было больно сознавать, что невестка не способна родить… даже единственного ребенка.

– Эта боль восхищает меня! – заявила Канеда.

– На мой взгляд, и нынешний герцог – человек очень странный. – Мадам де Гокур, казалось, была поглощена какими-то своими мыслями.

– В каком смысле?

– Ну, естественно, расстроенный состоянием жены, он перестал бывать в свете и заперся в своем замке на берегу Луары. Он содержит школу верховой езды – ради собственного удовольствия, кроме того, там готовят лошадей для кавалерии.

– Школу верховой езды! – воскликнула Канеда.

– Насколько я понимаю, он даже прославился в своих краях, – продолжала мадам де Гокур. – Генерал Буржейль, когда я последний раз видела его, упомянул о ней и все нахваливал лошадей, полученных его офицерами из конюшни де Сомака.

Канеда притихла на мгновение, а потом достала из сумочки письмо, которое Гарри получил из Шато де Бантом, и передала его мадам де Гокур.

– Прочтите это.

Мадам приняла листок и, вооружившись элегантнейшим лорнетом, внимательно прочитала письмо.

– Это необыкновенно! – вскричала она. – Это просто необыкновенно! Ваш брат, разумеется, совершенно не был готов к чему-нибудь подобному.

– Вот именно! – подтвердила Канеда. – Так же, как и я.

И не в силах сдержаться, с раздражением добавила:

– Как смеют они обращаться к нам лишь потому, что Гарри унаследовал титул и стал важной персоной! Почему нас не приглашали, пока maman была жива? Вы знаете, что она была не из обидчивых. Она почла бы за счастье простить всех.

Голос Канеды чуть дрогнул, в нем слышалась обида дочери за свою мать, навсегда отлученную от родных и близких.

– Прошлого не поправить, ma cherie, – негромко сказала мадам де Гокур. – Но если вы с братом сумеете погасить вражду, то наверняка сумеете порадовать этих людей перед смертью.

– Радовать их? – возмутилась Канеда. – Я ненавижу этих людей, и Гарри тоже их ненавидит! Но я придумала, как заставить их раскаяться и устыдиться за содеянное.

Мадам де Гокур опустила лорнет и с изумлением посмотрела на Канеду.

– О чем вы, моя милая? – спросила она. – Что вы предлагаете?

– Прежде всего, – сказала Канеда, – я хочу, чтобы вы ответили мне, почему они пишут нам именно в данный момент, если при этом не учитывать, что Гарри приобрел некоторое влияние в Англии.

Уловив явное смятение собеседницы, Канеда настойчиво произнесла:

– Я хочу слышать правду, мадам. Я чувствую, что за этим письмом кроется кое-что, и хочу все понять.

– Конечно, я не могу быть полностью уверена, – спустя мгновение неторопливо сказала мадам, – но поговаривают, будто в Дордони дела идут плохо.

– Какие дела?

– Во-первых, случился неурожай, и друзья мои утверждают, что местная пшеница не способна конкурировать с дешевой, привезенной из Америки и сбившей цену на зерно во всей Франции.

Она смолкла, и Канеда, всматривавшаяся в ее лицо, спросила:

– А еще?

Ей вдруг показалось, что мадам де Гокур просто не желает раскрывать всю правду. Однако ответ не заставил себя долго ждать.

– Говорят – хотя пока это всего лишь слух, – что в их краях свирепствует филлоксера[8].

– Филлоксера! – воскликнула Канеда.