Лонтано - Страница 142

Оставался главный вопрос: знал ли Крипо о существовании членов четверки? Безусловно. Знал ли он, что они изъяли части трупа Фарабо до его кремации? Тоже безусловно. Это было единственным объяснением наличия ДНК первого Человека-гвоздя на теле Анн Симони: тем или иным способом Крипо раздобыл кровь одного из фанатиков и капал ею на свои жертвы. Чтобы запутать следы? Приблизиться к изначальному ритуалу? Вмешать в дело четверку с трансплантатами? Он унес свой секрет в могилу…

Кстати, о могиле: Эрван выбрал для погребения кладбище Сен-Манде, первое же, где нашел свободное место. Как ни странно, Криеслер оставил ему по завещанию свою студию – на вполне законных основаниях: у Крипо не было никаких известных родственников. Этот жест окончательно выбил Эрвана из колеи; он принял наследство, но поручил нотариусу распродать все имущество и передать деньги (за вычетом расходов на похороны) в детский дом в Сент-Омере, где ребенок-нганга был, возможно, наименее несчастлив.

Эрван, обычно не испытывающий никакого сочувствия к убийцам, ощущал по отношению к Крипо двойственные чувства – он хорошо его знал, провел с ним тысячи часов, считал своим другом. Это предательство угнетало его, но в то же время он списывал его на безумие, а главное, на смягчающие обстоятельства разрушенного, ненормального детства. Ужасное прошлое было единственным настоящим побудительным мотивом Крипо. Он продержался всю свою взрослую жизнь, но смерть Фарабо подействовала на него, как спусковой крючок. Он почувствовал себя одиноким и беззащитным перед лицом духов и демонов. Он должен был перейти к действию, создать могущественные фетиши, чтобы защититься от врагов. Он должен был отомстить за учителя.

Почему он открыл бал убийством Виссы Савири в Финистере? Эрван не любил что-то списывать на случай, но другого объяснения не было. Крипо приехал в поисках жертвы в окрестности Кэрверека – или, вернее, Института Шарко – и наткнулся на Виссу, голого, выбившегося из сил. Идеальная дичь. Он увез его на остров Сирлинг и принес в жертву, позаботившись оставить на месте кольцо Морвана и, без сомнения, другие обличающие знаки. Должны были обнаружить пыточную камеру, где все уличало Морвана, но снаряд спутал следы и одновременно ускорил события. Лютнист не мог знать, что тобрук подвергнется бомбардировке, но был в курсе связи между Ди Греко и Морваном (история Лонтано не таила для него секретов) и предполагал, что после исчезновения Савири адмирал позовет Старика на помощь. Если повезет, Падре пошлет своего лучшего копа в память о славном прошлом – собственного сына. А Эрван попросит Крипо сопровождать его…

Конечно, взрыв застал его врасплох, но он сумел быстро среагировать. Он досконально следовал своему плану, вкладывая в тело каждой жертвы ногти и волосы следующей, неизменно стремясь подставить или задеть главного врага: Грегуара Морвана. Виртуозность убийств, точность хронологии, невидимость убийцы – все свидетельствовало о предумышленности. Статус полицейского тоже многое объяснял: легкость, с которой удавалось усыпить недоверчивость жертв, избегать видеокамер наружного наблюдения, локализовать Гаэль…

Эрван решил закончить отчет о расследовании упоминанием о невероятном двуличии виновного и без колебаний подчеркнуть, что он сам, комиссар бригады уголовного розыска, провел десять лет бок о бок с убийцей, так ничего и не заподозрив.

Его рапорт изобиловал темными местами: в чем причина этих изнасилований, осуществленных с ужасающей жестокостью? Был ли Криеслер скрытым гомосексуалистом, настолько уставшим от отвратительных для него порывов, что использовал лезвия, чтобы получить удовлетворение? Или импотентом? Какова была его конечная цель? Убийство всех представителей клана Морвана? Эрван уже не искал ответов. Он просто хотел закрыть дело самым корректным образом и похоронить свои вопросы под массой фактов. И снова ирония судьбы: лишенный своего крючкотвора, он был вынужден сам корпеть над составлением отчетов – он отказался вмешивать в это других членов группы (за исключением Одри, снимавшей показания с него и Гаэль после смерти Крипо). Ему потребовалось три недели, чтобы упорядочить все обстоятельства этой истории, более-менее заткнуть наиболее зияющие дыры и соотнести факты и даты. В середине октября Эрван передал все официально оформленные бумаги назначенному следователю.

В действительности «смерть подозреваемого является основанием для прекращения уголовного дела» и «преследование беспредметно, когда применение наказания невозможно». Иными словами, никогда не будет никакого процесса Криеслера и вся эта толстенная папка канет в архивах забвения. По ходу дела Угро и магистрат пришли к соглашению относительно важного пункта: и речи быть не может, чтобы пресса узнала истинную личность Человека-гвоздя. Собаки уже получили свою кость: трио из Локирека. На сегодняшний день никто в Судебной полиции не желал, чтобы стало известно, что настоящий убийца – полицейский из бригады уголовного розыска, бывший на хорошем счету и почти дослужившийся до пенсии.

Дело закрыто. Но вот выбросить подобную историю из головы невозможно. Эрван не мог смириться с мыслью, что провел столько лет рядом с потенциальным убийцей. Другом или врагом: он уже не знал. И похороны, на которых присутствовали только он и могильщики, его доконали.

Эрвана мучил еще один вопрос: действительно ли Крипо до своих пятидесяти лет ни разу не убивал? Конец октября Эрван провел за проверкой всех подозрительных смертей в Иль-де-Франс за последние десятилетия, которые могли бы соответствовать, пусть отдаленно, стилю их клиента. То же самое он проделал в Бретани. Художник у него был, теперь он искал произведение, хотя без улик и обстоятельств это напоминало поиск иголки в стоге сена.

В конце октября он наконец оставил это дело. Накануне Дня Всех Святых Эрван собрал чемодан, чтобы присоединиться к семье на острове Бреа.

В день мертвых. Лучше не придумаешь.

Глухо ворчащее синее море, яркие мимозы, жар нагретых камней: Эрван всегда ненавидел Бреа. Молодой Морван воспринимал остров как вещественное воплощение их бретонских псевдокорней, и это место, со своими песчаными тропинками, гранитными зубьями и маленькими домиками, слишком красивыми, чтобы быть настоящими, вызывало у него неприязненное чувство. Все казалось ему туфтой.

Эрван был несправедлив, знал это и тем более наслаждался: подобная злонамеренность являлась частью его вечного поединка с отцом и всего, что имело к нему отношение. Расследование ничего не изменило. Копаясь в истории Человека-гвоздя, он вынес еще более мрачное представление о Морване – его единственное героическое, блестящее и бесспорное свершение тоже оказалось не без темных пятен.

После смерти Крипо Эрван много раз перечитывал подборку отчетов о процессе Фарабо. Он даже взял их с собой на остров. Не лучшее место, чтобы в последний раз пропустить через себя все факты в непосредственной близости от главного героя эпопеи. Это как читать «Одиссею», сидя рядом с Улиссом.

Он по-прежнему искал зацепку. Ни Одри, ни он сам так и не смогли найти ни хоть что-то, связывающее Морвана со смертью Маро, ни даже указывающее на то, что речь шла не о самоубийстве. Оставалось только прошлое и возможность очень давней ошибки…

Все были в Бреа, как положено. Он на них не смотрел: он их обонял. Для него каждый из них ассоциировался с определенным запахом.

Испарения полуденной раскаленной скалы – это Лоик. Затянутый в морскую куртку с капюшоном, он высовывал из него голову, как птица из гнезда. Его словно прокалил наркотик и иссушили деньги. Похоже, он решил проблемы с достоянием клана – Старик утверждал, что он их разорил, – и вроде бы не слишком огорчался. Развод его тоже, казалось, не беспокоил. Лоик смотрел на море. Смотрел, как проходят дни. И наверняка мысленно чертил дорогу у себя в комнате.

Запахом Гаэль была влажная трава, подросшая за ночь. Черная водолазка, взлохмаченные светлые волосы, слегка загорелая, она была бесподобна. Внутренняя борьба с собой истончила ее черты и отточили красоту. Очищенная соленым воздухом, она ничем не напоминала ту девушку, что упорно лезла в грязь в Париже. Антидепрессанты тоже помогли: Гаэль казалась спокойней, словно ей удалось обрести равновесие. Однажды утром, во время отлива, Эрван расщедрился на прогулку с ней.