Летоисчисление от Иоанна - Страница 4

– На раковины простукиваешь? – спросил он. – Чей состав у бронзы? Свейский или фряжский?

– Свейский плотнее будет, – неохотно ответил мастер.

– А изложницы в сырую землю закапываешь или в сухую?

– Какая есть, – буркнул мастер. – Но в сухую лучше.

– Уголь толчёте? – не унимался Филипп. – По долям как?

– Толчём. Три доли берёзовый и одна – еловый. Берёзовый медный сок забирает, а еловый от нагара, – мастер внимательно вгляделся в Филиппа. – А ты кто? Литейный, что ли?

– Пока не литейный, – смутился Филипп. – Умом знаю, а руками не пробовал… Дозволишь потом прийти, поговорить, посмотреть?

– Ну, приходи, – неласково согласился мастер. – За погляд денег не берём.

Филипп искренне поклонился:

– Бог в помощь, работник.

Филипп уже давно привык скрывать от других, что он ничего не понимает в людях. Старается быть добрым и справедливым – и всё. Ещё истовее Филипп скрывал, что ничего не понимает в Господе – просто верит Христу, как мальчик. А вот в ремёслах он понимал.

Сани Филиппа ехали по улице, а Филипп шагал обочиной и с любопытством озирал чужую работу.

На лубяных дворах громоздились новые срубы, вороха брёвен и досок, кучи щепы и коры. На срубах верхом сидели плотники и тюкали топорами. Слышалось шорканье пил.

Филипп подошёл и пошлёпал ладонью по выпуску венца.

– Откуда такая сосна хорошая? – спросил он.

– Коломенская, – сверху пояснил плотник.

– Как сушили?

– Полный круг – от осени до осени.

– А чем венцы проложили? Мхом? Паклей? Лыком?

– Старыми мочалками и драными бородами, а чем ещё прокладывать? – плотник вогнал топор и уставился на Филиппа. – Ты чего спрашиваешь? Сруб купить хочешь?

Филиппу нравились эти люди – умелые, несговорчивые, хитрые.

– Мне мастерство любопытно, – простодушно пояснил Филипп.

– Всё по правилам сделано, не бойся, – снисходительно и важно сказал плотник. – На Москве живём, не в Спасо-Козлохвостове.

В Кузнечной слободе воевода Иван Колычев за ворот вытащил из кузницы кузнеца, одетого в кольчугу. Колычев был зол – да сейчас он всегда был зол. Только злость сдерживала смертную тоску. В руке у Колычева блестела сабля.

– А не боишься – саблей полосну? – Колычев потряс кузнеца. – Проверю твою работу?

Сани Филиппа проезжали мимо по улице, а Филипп шагал за санями. Увидев Колычева, Филипп едва не споткнулся.

– Егорыч, помедли, – крикнул Филипп вознице.

Сани остановились. Филипп тоже остановился. Неужели этот детина – его племянник Ванька?.. Колычев словно почувствовал спиной взгляд Филиппа и оглянулся, отпуская кузнеца.

– Не узнал, Ваня? – робко спросил Филипп.

– Дядя Фёдор?.. – удивился Колычев и вдруг помрачнел. – Быстро же ты прискакал, – с ненавистью сказал он.

– Э-э… Ты о чём? – растерялся Филипп.

С саблей в руке, словно собирался рубить, Колычев приблизился к Филиппу, разглядывая лицо дяди.

– Слух прошёл, что государь тебе грамотку написал. На Москву позвал, – испытующе сказал Колычев.

– Ну, было… – недоумённо согласился Филипп. – Что же с того?

Филипп не мог понять, почему племянник не рад ему. Даже наоборот – будто осатанел, встретив.

– Говорили, ты десять лет на Соловках в скиту провёл, – горько сказал Колычев. – Я думал, открестился ты от соблазнов. Видно, мало десять лет.

Колычев со щелчком вогнал саблю в ножны. Всё ему было ясно.

– От каких соблазнов? – глупо переспросил Филипп.

Кузнец, оставленный воеводой, через голову сердито стащил с себя кольчугу, кинул её в снег и ушёл в кузницу.

– Скажи, не знаешь, зачем тебя позвали? – презрительно скривился Колычев. – Вся Москва знает. Митрополит сбежал, государю новый нужен. Вот он о тебе и вспомнил. А ты и рад, стрелой прилетел.

Филипп знал о бегстве митрополита. И допускал, что государь предложит ему митру. Филипп не видел в этом ничего дурного. Свой же государь зовёт – не Жигимонт. И вера своя. И сам он за своей совестью греха не знает. Отчего не послужить богу и царю?

Но Колычев не ждал ответа. Он отвернулся от Филиппа и пошагал к своему коню, стоявшему у коновязи. Дёргая плечами, Колычев принялся вытаскивать из торока мешок.

– Ты чего, озверел, Ванька? – рассерженно крикнул Филипп в спину племяннику. – Чего мелешь? Двенадцать лет не виделись, а ты!.. – но Филипп оборвал упрёки, пытаясь угадать причины злости Ивана. – С Настей, что ли, нелады? Детки болеют?

Колычев, не взглянув на Филиппа, пошёл к брошенной кольчуге.

– Нету Насти, дядя, – бросил он через плечо. – И деток нету.

Филипп опешил.

– Господь с тобой! – выдохнул он. – Что стряслось?

Колычев подбирал кольчугу и засовывал её в мешок.

– Настю опричные снасиловали и задушили, – убийственно просто пояснил Колычев. – А подворье моё сожгли вместе с детками.

– К-как?.. – обомлев, еле выговорил Филипп.

С мешком, набитым кольчугой, Колычев вернулся к коню и стал привязывать мешок к луке седла.

– Ошибочка вышла, – с издёвкой сказал он. – Государь кромешников к моему соседу послал, а служивые ворота перепутали. Ошибочка – не грех. Со всяким бывает. Вот так, дядя, – Колычев разматывал уздечку с перекладины коновязи. – Иди, служи государю. А я на войну уезжаю. Надеюсь, убьют, больше не свидимся.

Колычев решительно взлетел в седло.

– Ваня!.. – жалобно окликнул его Филипп.

– Что – Ваня?! – заорал Колычев, и его конь испуганно заплясал. – Ты к государю бежишь, а я от него! О чём мне с тобой говорить? Прощай, дядюшка, служи верно! Хороший пёс всегда в цене!

Колычев поднял коня на дыбы прямо перед Филиппом, и Филипп шарахнулся. Колычев ожёг коня плетью и поскакал прочь.

Проследив за последними санями, возле угла двойной шатровой башни топтался новгородский купец Данилыч. Он тщательно прятал за пазуху изрядно похудевший кошель. Затянув кушак потуже, Данилыч пошагал по дощатому настилу сквозь проезд башни.

– Варнаки дорожные и то дешевле обходятся… – ворчал Данилыч.

Но в пустом и полутёмном проезде вдруг появился всадник. Гулко бухали о доски копыта коня. Всадник загородил Данилычу дорогу.

Данилыч сощурился, разглядывая всадника. Это был опричник Плещеев. Он не спеша слез с седла. Данилыч опасливо попятился.

– Я ведь шапку у тебя по-русски попросил, – укоризненно сказал Плещеев.

Левой рукой Плещеев снял со своей головы шапку и уронил её на помост. А правой рукой глубоко и точно с силой всадил нож Данилычу под ребро. Данилыч словно застыл от изумления, раскрыв рот.

Левой рукой Плещеев снял с Данилыча треух и нахлобучил себе на макушку. Потом выдернул нож, развернулся, взял коня под уздцы и повёл к выходу, вытирая нож о бок полушубка.

Данилыч опустился на колени и молча упал ничком.

Плещеев вышел из башни и сощурился на облачное небо. Караульные стрельцы толпились поодаль. Сняв шапки, они поклонились Плещееву.

Монах в оборванной рясе ошарашенно глядел в маленькое высокое окошко подвальной каморы дворца. За окошком по деревянной мостовой шагали ноги людей. Вдруг монах бросился к скамейке, на которой, раскрытая, лежала большая книга, схватил эту книгу и загородил ею окошко. Страницы книги качались перед лицом монаха.

– Кто по… поклоняется зверю и обра… образу его… – впотьмах начал читать монах, – тот будет пить вино… вино ярости Божией…

Монах бросил книгу на земляной пол и кинулся в дальний угол каморы, где в киоте висела небольшая икона Спасителя. Монах достал её, забился в угол и, скорчившись, поднял обеими руками икону перед собой, страстно вглядываясь в лик.

– Пью вино ярости твоей, а сам ты где? – жарко прошептал монах, прижал икону к груди и начал озираться, словно кого-то искал. – Где ты ходишь? Или в ком ты воплотился?

Монах вновь поднял перед собой икону и требовательно поглядел Спасу в глаза.