Квартеронка - Страница 5

В эту минуту до слуха моего долетали разнообразные звуки из каюты, громкие голоса, топанье ногами, и восклицание женщин.

Я понял, что это значит. Приближение соперника парохода было причиною этой суматохи.

До сих пор о беге пароходов почти совсем забыли. Между пассажирами разнеслось, что капитан не намерен «бежать», и хотя это сначала громко порицали, по экипаж занялся своей работою – картежники своими картами – и все пассажиры вообще, иди своими чемоданами или газетами. Так как другой пароход отправлялся не в одно время с нами, так как его до сих пор не было видно, то и соперничество было забыто.

Появление Магнолии произвело внезапную перемену. Игроки швырнули карты в надежде, что будут пари поинтереснее; читающие закрыли книги и отложили в сторону газеты; убиравшие в своих чемоданах захлопнули крышки, все выбежали из кают и столпились на палубе. Я сошёл в главную каюту, она была пуста. Капитан стоял под тентом. Его окружала толпа пассажиров, которые уговаривала его «прибавить паров». Капитан не соглашался. Но к нему приставали со всех сторон, упрашивая «ради Бога не дать Магнолии перегнать нас».

– Если Красавица, – кричал один, – отстанет, ей не придется опять ходить по этой реке.

– Конечно! – прибавил другой, – я уж в следующий раз непременно поеду на Магнолии!

– Магнолия самый скорый пароход! – заметил третий.

Дамы так же интересовались бегом, как и мужчины. Я слышал, как многие выражали желание, чтобы бег состоялся. Все забывали об опасности; и мне кажется, что если бы в эту минуту стали собирать голоса, то едва ли оказалось бы три голоса против бега. Признаюсь, я сам подал бы голос за бег, я заразился общею заразой и забыл об опасности.

Волнение увеличилось при приближении Магнолии. Было очевидно, что через несколько минут она перегонит нас. Эта мысль была нестерпима для некоторых пассажиров; слышались гневные восклицания. Бедный капитан должен был переносить все это – только он один был против бега.

Магнолия уже подходила к нам и, очевидно, приготовлялась обогнать нас!

Экипаж ее деятельно суетился; оба лоцмана стояли у руля, густой дым валил из трубы, можно было подумать, что на ней пожар!

– Они сжигают окорока! – закричал чей-то голос.

– Глядите! – вскричал другой, – какая груда окороков лежит у печки!

Я повернул глаза в ту сторону. Это было справедливо. Целая пирамида каких-то темных предметов лежала на палубе. Их величина, форма и цвет показывали, что это были окорока. Кочегары брали их из груды и бросали в красную раскаленную печь!

Магнолия все к нам приближалась. Уже нос ее поравнялся с рулем Красавицы. У нас увеличились волнение и шум.

Насмешки пассажиров на Магнолии раздували еще пламя, к капитану опять пристали, и даже угрожали ему насилием!

Магнолия продолжала приближаться. Она поравнялась с нами. Прошла еще минута – минута глубокого безмолвия – экипаж и пассажиры на обоих пароходах были так внимательно заняты, что не находили слов для выражения. Еще минута – и Магнолия нас обогнала!

Торжествующий крик раздался с палубы Магнолии.

– Молодец Магнолия! Дрянь Западная Красавица! Старая баба! – ревели на палубе Магнолии среди громкого хохота.

Не могу описать досады на нашем пароходе. Не только офицеры и экипаж, но все пассажиры разделяли это чувство. Я сам заразился им, даже более, нежели считал бы это возможным.

И экипаж и пассажиры находили, что благоразумие капитана неблагоразумно, и общий крик «стыдно!» послышался по всему пароходу.

Бедный капитан! Я не спускал с него глаз. Мне было жаль его. Я был, может быть, единственный пассажир на пароходе, кроме прелестной креолки, знавшей его тайну, и не мог не восхищаться его рыцарской твердостью, с какой он скрывал ее. Я видел, как щеки его раскраснелись, а глаза сверкали от досады, и я был уверен, что если бы это обещание взяли от него теперь, то он не дал бы его даже за привилегию везти весь груз на своем пароходе.

Я видел, как он прошёл в дамскую каюту, вероятно для того, чтобы избавиться от докучливости, осаждавшей его со всех сторон. Там к нему пристали пассажирки. Одни со смехом угрожали ему, что они никогда более не поедут на его пароходе; другие обвиняли его в недостатке любезности. Невозможно было устоять против подобных нападок. Я пристально смотрел на капитана, ожидая кризиса. Кризис был под рукой.

– Милостивые государыни! – обратился он, наконец, к дамам, – ничто не доставило бы мне более удовольствия как исполнить ваше желание, но до отъезда из Нового Орлеана, я дал обещание – даже честное слово одной даме…

Тут его прервала молодая девушка, которая прибежала крича:

– О! капитан, любезный капитан! не позволяйте этому гадкому пароходу перегнать нас! прибавьте паров и перегоните Магнолию – пожалуйста, любезный капитан!

– Как! – возразил капитан с удивлением, – ведь я дал вам обещание…

– Да! – вскричала Эжени Безансон, – это была она – но я забыла. О! любезный капитан, я снимаю с вас это обещание. Увы! надеюсь, что еще не поздно. Ради Бога, постарайтесь обогнать ее! Послушайте, как эти негодяи дразнят нас!

Лицо капитана просияло на минуту, потом вдруг приняло опять раздосадованное выражение. Он отвечал:

– Хотя я признателен вам, но с сожалением должен сказать, что я не могу поддерживать успешный бег против Магнолии. Она топит окороками, которых у нее большой запас, но обещав вам не бежать, я, разумеется, не взял окороков с собой. Бесполезно решиться на бег с обыкновенными дровами, если только Красавица не скорее на ходу, а это нам неизвестно, так как мы еще никогда не пробовали всех паров.

– Окорока! – вскричала Эжени Безансон, – вы сказали окорока, любезный капитан? Довольно будет двухсот?

– О! еще менее, – отвечал капитан.

– Антоан! Антоан! – обратилась Эжени к старому управителю, – сколько окороков взято с нами?

– Десять бочонков, – отвечал управитель, почтительно кланяясь.

– Десять бочонков! этого будет довольно, я полагаю? Любезный капитан, они к вашим услугам.

– Я заплачу за них, – отвечал капитан, – просияв и заразившись общим энтузиазмом.

– Нет! нет! нет! Пусть издержка будет моя. Я вам помешала. У нас в окороках недостатка нет. Антоан! отдайте бочонки кочегарам! Капитан, сделайте с окороками, что хотите, но не позволяйте этой гадкой Магнолии обогнать нас! Послушайте, как они кричат! Но мы еще обгоним их.

И креолка бросилась на палубу, а за нею толпа поклонников.

История об окороках скоро разнеслась по всему пароходу. Громкие крики приветствовали молодую девицу, которая давала средства победить Магнолию, уже наслаждавшуюся своим триумфом, и значительно нас опередившую.

Все руки принялись за работу – катили бочонки, раскрывали их и бросали окорока в горящую печь. Железные стены скоро раскраснелись, пары поднялись, пароход затрясся от ускоренного действия машины, колеса завертелись быстрее, и настала тишина. Слышались только изредка восклицания – выражение мнения насчет скорости обоих пароходов, делались пари, а иногда намекали на историю об окороках.

Время от времени, глаза всех устремлялись на воду, с нетерпением глядя на линию, разделявшую пароходов-соперников.

Совсем стемнело. На небе не было ни луны, ни звезд. Ясное небо над нижней областью Миссисипи бывает редко ночью.

Однако было довольно светло для бега. Жёлтая вода сияла. Легко было различить ее от земли. Путь был широкий и лоцманы на обоих пароходах знали каждую мель в реке.

Пароходы-соперники были видны один другому. Не надо было навешивать фонари, но окна обеих кают были освещены, а пламя от горящих окороков бросало яркий свет на воду.

На каждом пароходе можно было видеть зрителей другого парохода, выглядывавших из окон кают, или облокотившихся на борт, в позах, показывавших их интерес.

В то время когда на Красавице прибавили паров, Магнолия опередила ее уже на полмили. Это расстояние ничего не значит там, где есть большая разница в скорости хода, но с ним нелегко поравняться, когда скорость парохода одинакова. Прошло много времени, однако, прежде чем мы могли удостовериться, догоняет ли Красавица свою соперницу, пассажиры делали вопросы экипажу, и догадки беспрестанно повторялись об этом интересном вопросе.