Конец всех песен - Страница 3
– Значит, вся хорошая литература о смерти?
– Да, серьезная литература.
– Разве смерть серьезна?
– Во всяком случае, это конец, – Амелия тут же поспешила исправить оплошность, посчитав свои слова циничными. – Хотя, по-настоящему, это начало… нашей реальной жизни, вечной жизни… – Миссис Андервуд повернулась к солнцу, которое уже поднялось выше и потеряло былое великолепие. – Вы, Джерек, имеете в виду, в Конце Времени? В нашем собственном домике? Не обращайте внимания, – она запнулась, продолжив затем неестественно высокопарным тоном. – Бог покарал меня, лишив в последние часы общества собрата-христианина, – каждое слово ее было пронизано фальшью и неискренностью.
Провизия, оказавшаяся в корзине, настолько расслабила ее, что сейчас она почти приветствовала немудреные ужасы голода, предпочитая их реальной опасности отдаться этому шуту, этому невинному младенцу, неискушенному жизнью (хотя отважность и великодушие Джерека не вызывали никаких сомнений, и Амелия признавала в нем мужественную и благородную личность). Она безуспешно пыталась реанимировать прежнее состояние безысходности, которое сейчас казалось ей как нельзя более подходящим.
– Я перебил вас, – Джерек прислонился спиной к скале. – Простите великодушно. Это счастье – проснуться под звуки вашего голоса. Неужели я не услышу продолжения?
Миссис Андервуд прокашлялась и снова повернулась к морю.
Что скажешь мне, дитя Куны, Когда мы встанем у светлой треки! Когда лесные листья дышат В гармонии с напевом южного ветра. Ты подашь мне свою руку, дитя Куны! Ты подашь мне свою руку!
Однако прежнее очарование бесследно пропало даже для ее собственного слуха и следующий фрагмент ей совсем не удался.
Джерек моргнул.
– Боюсь, я ничего не понял… – солнце взошло, разрушив причудливое роскошество сцены, хотя бледный золотой свет все еще касался неба и моря, и день был спокойным и знойным. – О, какие вещи я мог бы создать при таком вдохновении, действуй хотя бы одно Кольцо Власти! Все плоды моей фантазии я сложил бы у ваших ног, Амелия!
– Разве в Конце Времени нет литературы? – недоуменно спросила она. – Ваше искусство только визуально?
– Мы беседуем, – сказал он. – Вы слушали нас.
– Беседу называют искусством, и все же…
– Мы не записываем их, – сказал Джерек. – Если вы это имеете в виду. Зачем? Одинаковые беседы возникают часто – одни и те же наблюдения делаются заново. Разве есть какая-нибудь польза от этих ваших значков, при помощи которых вы… э-э-э… пишете? Если это так, возможно, я должен…
– Мы займем время, – сказала она, – если я буду учить вас писать и читать.
– Конечно, – согласился Джерек.
Всякий раз, когда Джерек высказывал свои суждения и задавал вопросы, Амелия поражалась заново, хотя знала, что они невинны. Ей было весело. Подождав, пока Джерек остановится, она сказала.
– О, дорогой мистер Карнелиан, милый…
Джерек старался не вникать в ее настроения, а разделять их. Он смеялся вместе с ней, затем вскочил на ноги и подошел. Она ждала его. Он остановился в нескольких шагах, улыбаясь, но уже серьезный. Она подняла руку к своей шее.
– И тем не менее, литература больше, чем беседа. У нас есть история!
– Мы превращаем в истории свои собственные жизни в Конце Времени. Мы располагаем возможностями для этого. Разве вы не сделали бы то же самое, если бы могли?
– Общество требует, чтобы мы не делали этого.
– Но почему?
– Возможно, потому что истории будут противоречить одна другой. Нас так много… там…
– А здесь, – сказал он, – только мы двое.
– Наше пребывание в этом… этом раю неопределенно. Кто знает, когда…
– Разве на Краю Времени нас не ждет рай? Нужно только чуть потерпеть.
– Я бы не хотела называть это раем.
Они смотрели друг другу в глаза. Море шептало громче их слов. Он не мог шевельнуться, хотя очень хотел сесть ближе к ней, потому что ее поза удерживала его: положение подбородка, незначительный подъем одного плеча.
– Мы сможем быть одни, если вы захотите этого.
– В раю не должно быть выбора.
– Тогда, по крайней мере, здесь… – его взгляд был напряженным, он требовал, он умолял.
– И унести с собой наш грех из рая?
– Не грех, если только под этим вы подразумеваете то, что причиняет вашим друзьям боль. Подумайте обо мне.
– Мы страдаем. Оба, – море казалось очень громким, а ее голос еле слышным, как ветерок в папоротниках. – Любовь жестока!
– Нет! – его крик нарушил тишину. Он засмеялся. – Это чушь! Жесток страх! Один страх!
– О, я не вынесу этого, – вспыхнула она, поднимая лицо к небу, и засмеялась, когда он схватил ее за руки и наклонился, чтобы поцеловать в щеку. На ее глазах выступили слезы, она вытерла их рукавом и помешала поцелую. Потом она начала напевать, положила одну руку ему на плечо, оставив другую в его руке, сделала танцевальное па, проведя Джерека шаг или два.
– Возможно, моя судьба предопределена, – сказала она и улыбнулась ему улыбкой любви, боли и жалости к себе. – О, идемте, мистер Карнелиан, я научу вас танцевать. Если это рай, давайте наслаждаться им, пока можем!
Облегченно вздохнув, Джерек позволил ей закружить себя в танце. Вскоре он смеялся, дитя любви, и на миг перестал быть зрелым человеком, мужчиной, воле которого надо подчиняться. Катастрофа была отодвинута (если это считалось катастрофой), они прыгали на берегу палеозойского моря и импровизировали польку. Но катастрофа была только отсрочена. Обоих угнетало предчувствие неизбежного. Джерек запел беззвучную песню о том, что она сейчас станет его невестой, его гордостью, его праздником. Но песне было суждено умереть на его губах. Не успели они обогнуть чахлый кустик какой-то хрупкой растительности и пройти несколько шагов по крутой желтой гальке, как оба замерли от неожиданности. В них одновременно закипала ярость, вытесняя только что еще бившие ключом источники жизненных сил.
Миссис Андервуд, вздохнув, вновь замкнулась в жестком бархате своего платья.
– Это судьба! – пробормотала она. – Мы обречены.
Они продолжали смотреть на спину человека, не подозревавшего об их гневе за прерванную идиллию. В рубашке с закатанными по локти рукавами, в плотно сидящем на массивной голове котелке, с вересковой трубкой в зубах, пришелец, довольный, шлепал босыми ногами по воде первобытного океана. Пока они наблюдали за ним, он вытащил большой белый платок из кармана темных брюк (сложенные аккуратной стопкой жилет, пиджак, ботинки и носки не вписывались в пляжный пейзаж), встряхнул его, завязал по маленькому узелку на каждом углу, и сняв громоздкий шлем, натянул платок поверх плешивой головы. Завершив эту операцию, он затянул нехитрый мотивчик: «Пом-те-пом, пом-пом-пом, те-пом-пом!», заходя немного дальше в мелкую воду, где ему пришлось остановиться, чтобы смахнуть с покрытой гусиной кожей красной ноги нескольких зарвавшихся трилобитов, отважно карабкавшихся все выше и выше.
– Смешные маленькие попрошайки, – ласково произнес он себе под нос, не возражая, кажется, против их любопытства. Лицо миссис Андервуд вытянулась.
– Это невероятно! – негодующе зашептала она и протянула свою руку к Джереку. – Он преследует нас сквозь время! Мне кажется, что мое уважение по отношению к Скотланд-Ярду возрастает…
С трудом преодолев чувство собственности к палеозою, Джерек отдал дань общественным обязанностям, выдавив из себя.
– Добрый день, инспектор Спрингер!
Миссис Андервуд спохватилась слишком поздно, чтобы остановить его. Непривычно ангельское выражение лица инспектора сменилось профессиональной суровостью и подозрительностью. Обернувшись, он пристально всмотрелся в говорящего, вздохнув так тяжело, как недавно вздыхали они. Счастье ускользало прочь с появлением этих двух людей. Он не верил своим глазам!